Красное колесо. Узел 1. Август Четырнадцатого. Книга 1
Шрифт:
– Bitte, Ihren Namen, Oberst. [8]
Ну что ж, тут тайны нет, пожалуйста:
– Oberst Worotynzeff. [9]
Понимая ли стеснение полковника спросить фамилию полного генерала или находя в разговоре вкус, генерал любезно представился и сам, сохраняя в быстрых глазах юмористический блеск:
– Und ich bin General von-Francois. [10]
О! Так командир 1-го немецкого корпуса! И почти в руках, можно взять?..
8
Как вас зовут, полковник?
9
Полковник
10
А я – генерал фонФрансуа.
Почти в руках, да неизвестно, кто у кого.
А главное: стрелять и рубить – естественно ещё не познакомясь. А познакомившись – уж как-то и не по-людски.
– A-ha! Ich erkenne Sie! – непринуждённо, весело воскликнул Воротынцев. – War es gestern Ihr Automol, das wir bnahe abgeschossen haben? Was suchten Sie denn in Usdau? [11]
Генерал покачал головой и вполне рассмеялся:
– Es wurde gemeldet – meine Truppen seien schon drin. [12]
11
А-а! Я вас узнаю. Вчера это ваш автомобиль мы чуть не подбили? Зачем вы ехали в Уздау?
12
Донесли, что мои войска уже там.
И с одобрительным прищуром снизу вверх рассматривал Воротынцева. Это была шутка войны, надо уметь её понять.
Казаки – поняли и, к тону общему ухмыляясь, с освобождающим шумом вставили шашки в ножны – и чубатый, косоватый Касьян Чертихин, и лукавый нечёса Артюха Серьга.
Уже был вовсе убран и револьвер немецкого офицера. И пулемёт лишь чуть виднелся из-за спины шофёра. И винтовку за спину отправил Благодарёв, и шепнул уже не первый раз:
– Ваш’ скородие… Лев, смотрите! Льва-то нашего упёрли!
Всё глаз не сводя с генерала и с пулемёта, Воротынцев не видел до сих пор, что на радиаторе автомобиля как-то укреплён был тот самый лев, та самая игрушка, бодрившая звено их окопа под Уздау, давно-давно когда-то… И удивительно, что лев – совсем целый.
Как они – льва, так и немцы что-то заметили и весело шептались.
– Wer sind Sie aber, ein Russe? [13] – присматривался Франсуа. Ему, кажется, хотелось ещё поговорить. Уверенный в своей не-отразимости, он явно хотел очаровать и противника.
13
А вы – русский ли?
– Ein Russe, ja, – улыбнулся Воротынцев, отчасти понимая этот европейский вопрос.
И окончательно решил: разъедемся, так и лучше. Поверил же, наверно, что мы тут близко. Скорее ставить эстляндцев. И сожалительно поднял руку к козырьку:
– Pardon, Exzellenz, tut mir leid, aber ich muss mich beeilen! – Ещё в глаза генералу. Скользнул по пулемётчику. Неужели в спину выстрелят? Невозможно! – Leben Sie wohl, Exzellenz! [14]
И так же насмешливо-приветливо, и даже с сожалением, ответил ему генерал, помахивая тремя пальцами как крылышком:
14
Русский… Ну, простите, ваше высокопревосходительство, к сожалению, мне некогда. Будьте здоровы, ваше высокопревосходительство!
– Adieu, adieu! [15]
Это помахивание и казаки поняли и тут же, за полковником, круто повернув коней, карьером взяли с горки, погигикивая, довольные. А вослед доспевал им Благодарёв, ногами длинными болтая без стремян.
И – взрывом засмеялись немцы! Воротынцев успел услышать, понял – и первый раз рассердился на Благодарёва:
– Над
Благодарёв скакал богатырски-ровно, с лицом нахмуренным, обиженным.
15
Прощайте!
Ещё успевал бы немецкий пулемётчик перестрелять их всех.
Но – это невозможно было после уступчивого разговора. И вовсе было бы недостойно полководца, ступающего в Историю.
38
Полководцу высшего класса недостаточно воевать победно: надо ещё воевать изящно. Для истории не будет безразличен ни один его жест, ни одна деталь его командования. Либо резьбой и отделкой они доведут его образ до совершенства, либо представят как тупого удачника, не более.
Вечером 14 августа генерал Франсуа ещё не мог отдать приказа на 15-е: сердце его рвалось на Найденбург, к востоку, обстоятельства грозили контрударом с юга, от Сольдау, и на Сольдау же толкало его армейское командование. В таком положении мизерный военачальник томится всю ночь и томит свой штаб, ожидая, чт'o подплывёт, и тогда в ночи заскрипят перья, выписывая распоряжения. Но Герман Франсуа написал лаконично: «Дивизиям на своих участках подготовиться для наступления. Время и характер наступления будут даны завтра в 6 утра на высоте 202 близ Уздау. Офицеры соблаговолят быть на месте для принятия приказа», – и в одном из уцелевших домов Уздау, под перинкой с розовою оболокой, лёг спать. Это и был жест: командиры дивизий и подчинённых отдельных частей не смели допустить, что завтра не будет наступления или командир корпуса не знает, чт'o он завтра будет делать.
Важным сопутствующим жестом был и выбор места для сбора командиров: даже не высоту 202, а – мельничную, под Уздау, непременно назначил бы Франсуа, если б не так сильно продвинулись его войска. Мельничная высота была красивейшим и виднейшим местом тут, особенно вчера, ещё с целою ветряной мельницей, когда Франсуа по недоразумению ехал сюда, уже этой неудавшейся, но счастливой попыткой связанный с нею. Вчера же половина его артиллерии по сосредоточенной системе, впервые вводимой в эту войну, работала на изрытие этой высоты и уничтожение сидевшего тут полка. Вчера же после полудня генерал Франсуа мог видеть этот навал мёртвых и полумёртвых русских тел в окопах и по склонам высоты, первый такой артиллерийский результат во всей своей военной деятельности. (Правда, на подъёме – и немецких масса, от преждевременной атаки.) И взойдя на эту высоту с тлеющими развалинами мельницы (лишь сыростью ночи и туманом они пригасились), Франсуа понимал, что его каждый здесь шаг есть история. Отсюда начиналось и шоссе на Найденбург, которым предстояло ему совершить исторический прыжок. Здесь не пропустил Франсуа и жёлтое пятнышко в насыпной земле бруствера – и его шофёры с восторгом вытянули из земли перенесшего убийственный обстрел, целого и отлично сделанного игрушечного льва. Этого льва придумали укрепить на радиаторе одного из автомобилей и за взятие Уздау присвоить ему первый унтер-офицерский чин, в предвидении длинного пути побед, возвышающего до маршала.
Однако – ближе к переднему краю надо было собрать командиров. Да густой туман заволакивал даже и высоты, ровняя подробности. Руки скрестив на груди, Франсуа расхаживал ещё прежде назначенного времени. Его одинокость и значительность подчёркивались тем, что уже десятый день он продолжал игнорировать своего начальника штаба, отстранив неверного соратника ото всей работы.
Рано утром Франсуа и решил: из трёх подчинённых ему дивизий половиною начать наступать на Сольдау, как требует начальство, а другую половину держать для затаённого прыжка на Найденбург. (И у начала шоссе собирать передовой летучий отряд – мотоциклистов, велосипедистов, уланский полк, конную батарею.) По безпечности и молчанию русских от Сольдау он предчувствовал уверенно, что оттуда не выступит опасность ему, что тамошние русские озабочены только своим отступлением за реку.