Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого
Шрифт:
И нашлись, которые сразу ему тут и захлопали, – среди них нашей же 11-й армии прапорщик Крыленко, замухранец.
Поднялся на трибуну – какой-то мешок, бабистый, курчавый, и росту небольшого. Думалось – его и еле слышно будет, нет, тонкий голос, а взносчивый.
И сразу стал объяснять, почему через Германию ехали.
– Мы рвались в Россию, чтоб участвовать в великой борьбе, которую вы начали. Но мы знали, что ни одно буржуазное правительство не поможет нам проехать. Во Французской республике социалисты и сейчас сидят в тюрьмах за то, что призывали к миру. А в Германии Либкнехт.
Этого кто-то знал
– Далеко вашему Ленину до Либкнехта.
И ещё стали кричать. А Горового такое зло разобрало: ещё этот мешок дерьма нас учить приехал! нас в окопах бьют, а он через Германию едет – и нас наставлять! Да вложил два пальца в рот и свистанул на весь залище, прорезал всем уши.
Ещё шибче поднялось. Кричат «долой», не дают тому говорить. А Крыленко тоже, пинюгай, вскочил – «к порядку!», и на Горового грозится. Ну, ещё там, в армии, разберёмся.
Так и сяк орут. Кто-то стал кричать: мандаты проверить, тут посторонние набрались среди нас! И правда вроде поднабралось, есть тут глазом не примеченные.
Но мандаты проверять – работа долгая, а уже и проголодались, уже и на обед бы скоро. Так для того и собрались же, чтоб слушать, кого не слушали. Ну пускай, ладно.
А этот вбирается рылом и роет, роет своё. А прижатый:
– Мы безпрерывно посылали телеграммы в Совет рабочих и солдатских депутатов, но телеграммы наши задерживались. Тогда не мы, а товарищ Мартов выдвинул идею обменять политических эмигрантов на интернированных германцев. И вот совещание французских и швейцарских социалистов постановило, что мы обязательно должны ехать через Германию. И это ложь, что нас везли в богатом вагоне, – в самом обыкновенном. А когда германские социал-демократы хотели явиться к нам в вагон с приветствием – мы сказали, что нанесём им оскорбление действием, потому что они связаны с Вильгельмом.
Ах, балабан лукавый. Шумнул ему, как выстрелил, Горовой:
– А теперь вы – не связаны?
Но Зиновьев вроде не слышал, да морда у него безчувственная, его хоть по щеке лупи, он своё:
– Исполнительный Комитет Совета одобрил наше поведение. А теперь едут через Германию товарищ Мартов, Аксельрод и другие видные социалисты. И все проехавшие через Германию жаждут, чтоб их предали суду! Потому что этот суд окажется судом против Временного правительства. – Ага, уже покусывает. И крепчает голос (откуда голос такой в мешке?). – Я уверен, что если мне дадут месяц, чтоб объясниться с населением, то нет такой силы, которая разделила бы большевицкую партию с народом: наша партия выражает то, что на душе у народа!
Ну, обвисляй, рассвободился уже. Ещё прошёл шумок, кто с соседом, кто и похлопал, опять же Крыленко, а может и из подсаженных, не прервали, дальше. А тот видит, что выбрался, и – крепче:
– Войну – решили не рабочие, не крестьяне и даже не Государственная Дума, а разбойники Николай с Вильгельмом. А третий с ними – английский король. И в Италии, и в Японии тоже есть монархисты, которые вешают социалистов. И надо свергнуть все монархии, а не нападать только на одну германскую. Что просто «Германия напала на нас» – вульгарное рассуждение, в нём нет ни тени объективности.
То есть, Горовой толкует Кожедрову, германскую сторону застаивает.
– Припомните 1898
– Верно! – одобрительно вскликнул – кто же? – прапорщик Чернега.
– Мы должны знать, во имя чего ведётся война. Все тайные договора должны быть опубликованы – те договора, которые Милюков и сейчас признаёт существующими. Что война не изменила своего классового характера от революции – больше всего и доказывается неопубликованием договоров.
– Долой их! – крикнули. (Кого? – большевиков? договора? – договора, знать.)
– Вы, идущие в окопы проливать свою кровь, имеете право знать эти договора! Там – о разграблении Турции, Африки…
– Тогда и немцы узнают! – ему.
– Да немцы знают их лучше нас. Их не знает только наш русский народ. В этих договорах торгуют народами как скотом.
Во закидывает. А может, и правда чего такое там кроется?
– А ещё виновники войны – банки! Обревизовать банки: кто их члены? может нынешние министры? То-то правительство и не хочет разрешить земельный вопрос в интересах крестьянства. Тормозит введение 8-часового дня. Препятствует всеобщему вооружению народа. Издают провокаторский циркуляр о запрещении братания, явно контрреволюционные меры. А расстрел солдат на петроградских улицах организован кадетами! Там пока будет работать следственная комиссия – а мы молчать об этом не можем.
Разогнался про всё, аж в ушах лещит.
– А что делать? Как войну кончать? Сепаратным миром? – из зала ему.
– Никогда большевики не были за сепаратный мир, это низкая клевета! Мы не говорим – втыкать штык в землю. Нельзя окончить эту войну отказом с одной стороны. Война кончится тогда, когда все народы поймут, что льётся кровь из-за буржуазии. Войну можно кончить только переходом всей государственной власти в руки пролетариата в нескольких воюющих странах. Если революционный класс возьмёт власть – то открытое предложение мира создаст полное доверие рабочих воюющих стран друг к другу – и приведёт к восстанию против империалистических правительств.
– Так это ещё десять лет ждать? – поддал Горовой.
– Конечно, это трудная задача. Но власть капиталистов ведёт человечество прямо к гибели.
– А кто это революционный класс?
Чернега:
– Так нам что, идти на Петроград, ещё один переворот делать?
– Революционный класс – это пролетариат и батраки. А капиталисты опираются на зажиточное крестьянство и на мелких хозяйчиков.
Мел-ких хо-зяйчиков? Тут стал смекать Горовой, что сам он – вовсе не пролетариат.
– Да ты скажи, как войну кончать??
Война! – вот это и вопрос, никто ответа не знает. Ясно, что чем скорей покончать, тем лучше, все этого хотят. Но и просто отхлынуть нашей стороне нельзя.
– А для этого – братание, – отвечает Зиновьев. – То, что немцы братаются, – уже есть признак нарастающей революции у них. А мы, большевики, хотим братания на всех фронтах Европы и об этом заботимся.
Ну, это ты себе возьми. Братанье-то по немецкой команде идёт, крючок.
И другие орут про войну вот так, разное, расступленно, – а Зиновьев уже и не отвечает. Он дальше: