Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого
Шрифт:
Правда, и отпетые буржуазные дурачки не многое взяли – полуконтрабандную власть. Ходят вокруг костра революции, кашляют от дыма: пусть перегорит, тогда попробуем что-нибудь изжарить. А оно – не перегорит. Кадеты очень убедительно объясняют крушение царя – только не знают, как самим избежать такого же крушения. Многословное упущение времени.
Опоздал.
Как теперь врезаться в уже идущий ход событий – и энергично занять достойное место?
Держать в руках – нить общего, без мелкого эмпиризма. Вожди революции отбираются десятилетиями, и их нельзя сменить по произволу. Ход событий может быть только продолжением тех, что оборваны 3 декабря 1905
Увы, нет своей партии, нет своих людей. Группка эмигрантов, с которыми он приехал, ещё, может быть, и понадобится ему, но он уже откололся от них. Он вступал в революционное море как великий пронзительный одиночка. Что встретили Урицкий и Карахан в Белоострове – подбодрило. (Они – от «объединённых интернационалистов», тоже их полтора человека.) Пригодятся и они. От большевиков прислали – третьестепенного, кислый жест. А от группы Мартова – совсем никого. Запомним.
Нет своей партии, никто не приготовил и помещения для жилья. А в Петрограде с ним сейчас, говорят, – обрез. Да, Наташа, нашим кочевым душам ещё далеко до гармонии. Где-нибудь посади сыновей и езжай ищи жильё. А я – сразу в Таврический!
Да он ещё до встречи знал о них всё насквозь. Ограниченные люди. Чхеидзе – честный и недалёкий провинциал, неуверенный в себе. Стеклов – безформенный радикал, но с огромными претензиями. Суханов изощрён в своём маленьком ремесле: переводить на язык доктринёрства безсилие Исполнительного Комитета, но всегда умничает и тем надоедает. Церетели и Дан – умственно по колено Мартову. (И вот кому Юлик по безволию передал руководство своей партией.) Церетели – радикал южнофранцузского типа, обтекаемый путаник без резкой ясности мышления: не отливает готовые мысли в словах, но растянутыми фразами ловит-вытягивает мысли. Феноменально узкий политический кругозор, только Грузия и 2-я Дума, а никакого международного полёта, и образование поверхностное, даже не журналист. Дан – рассудительный немецкий с-д эпохи упадка. Либер – пронзительный кларнет меньшевиков. Ещё вот Скобелев – бывший подручный студент Троцкого, энергичный и глупый, отдался теперь под влияние меньшевиков. Чернов – сентиментально-ненадёжен и скорей начётчик, чем образованный человек, разговаривает набором готовых цитат, но никогда сам не знает, куда ведёт. (Не раз сражался Троцкий с ним на докладах за границей.) Авксентьев – карикатура на политика, обаятельный учитель словесности в женской гимназии.
Да вообще – эсеры? – неудобоваримая мешанина исторических наслоений, дутое сборище всего безформенного и путаного. Грандиозный нуль. Но – «земля и воля», и за ними валит деревня; а меньшевики – городские, в деревне – ничто.
Кто там ещё в Исполкоме? Керенский? Кажется – не между ними теперь, всё слепнет от вспышек магния, да он – достойный преемник Гапона.
И – ни у единого здесь нет настоящих заслуг перед революцией Пятого года. А захватили все места над Советом, даже смысла которого они не понимают. Совет Пятого года – то были вожаки всеобщей стачки. А эта нынешняя верхушка собралась помимо заводов и полков. Революцию делали не они, а рабочие. А эти – пришли и уселись. Классическая инициатива промежуточных радикалов – пожать плоды борьбы, которую вели не они. Прикрылись традициями Пятого года, а сами – подделка.
Жалко провели они и эти бурные апрельские дни – и, вместо того чтобы сшибить буржуазию, склонились в коалицию с имущими классами. (В сегодняшних газетах – уже состав правительства.) Вероломные соглашатели.
Что ж, диспозиция политических групп
С нею – Троцкий и вошёл в заседание Исполкома, гордо держа голову. Он знал своё превосходство над каждым из них в отдельности и над ними всеми вместе – свою политическую подготовку, школу, способность к обобщающему мышлению, политическую волю, – но неразумно было выразить это сразу, не считаясь с обстановкой. Да возглавлять этих здесь, потерянных? – нет, не это была задача.
Не вскочили, не жали рук наперебой. Чхеидзе довольно сухо поздоровался с ним, указал на стул садиться.
Встал Церетели поздороваться. Красивые заволокнутые глаза. Но мнит себя – главным вождём революции? смех. Да если на него пойти прямо, твёрдо – он не выдержит, посторонится.
Шло заседание, очень вялое. Разложены бумаги. Власть бумаг. Разве так с ними расправляться! Да кажется, многие не выспались из-за министерской торговли, а тут как раз надо обсуждать, что же практически меняется в положении Исполкома при коалиции.
Ни-сколько не были сотрясены его приходом. (И даже не расспрашивали о Галифаксе.)
Они – ещё ничего не поняли.
Поражала скучная обыденность обстановки, лиц, движений, голосов. Всё-таки, когда шёл сюда, думал: ведь штаб Великой Революции! Впервые в истории реальная власть над страной у социалистов. Может быть, они тут оживели, выросли, несут в себе это горящее сознание? Понимайте же, с какой осанкой надо говорить и двигаться: на вас смотрят Века!
Нич-чего похожего…
Неподалёку сидел Каменев, зять, муж Оли, прислал милую записку: очень рад приезду, сейчас предложит включить его в ИК.
Троцкий смотрел по лицам. Гоца – видел впервые.
Скобелев издали глупо улыбался. Потом подсел: что думает Лев Давыдыч, что вот – он стал министром?
Не ответил ему резко, может, ещё придётся использовать его.
Мрачно сидел грузный Стеклов. (Может пригодиться в союзники?)
В перерыве подошёл суетливо-радостный Кротовский – и сразу звал вступать в межрайонцы.
Межрайонцы? Может и подошли бы, направление у них неплохое. Но чисто-петроградская партия, за пределами города её не знают.
С этим ласково поговорил. Обдумаем.
Шушукались в перерыве – и потом проголосовали: дать товарищу Троцкому в ИК совещательный голос.
Всего-то? Пигмеи.
О-поз-дал.
Если вспомнить, как они обнимаются с Тома – предателем французского рабочего класса, Троцкий громил его ещё в Париже. А теперь, безусловно, будут нянчиться с Вандервельде – блеклым компилятором, только потому председателем Интернационала, что нельзя было выбрать ни немца, ни француза, – убогие! Разве они способны понять, что революция наша – совсем не узко-российская, что она – уже как дальний гром накатывает в высоте, вот-вот перекинется и на Германию, и на Австро-Венгрию – и на всю Европу?
И что без европейской революции – немыслим и прочный успех нашей.
Вырваться из этой камеры обречённой! Сам заявил: сегодня пленум Совета? Его первый Председатель хочет выступить с речью.
Проглотили. Не могли отказать.
Всё-таки победа. Теперь одной превосходной речью можно вас всех перевернуть и переизбрать снизу! Сила оратора неутомительного, лёгкого: когда говорит в тебе нечто, мощнее тебя самого. Из глубин твоих взмывает подсознательное – и струит сознательную работу подготовленной прежде мысли. Да если у тебя ещё несравненная революционная интуиция! политический глазомер!