Красное колесо. Узлы V - XX. На обрыве повествования
Шрифт:
Всё же большинство шумует за Церетелю. Стали Зиновьеву вопросы задавать – он струсил, пятится.
– Так что: на фронте сидеть неподвижно?
– Нет, это глупо, захватят в плен.
– Так что: Временное правительство надо сгонять?
– Мы говорим: вообще по всей стране брать власть в свои руки. Но кто бы сейчас стал тащить за шиворот министров – тот авантюрист и шантажист.
Не-е, струны в тебе не хватает.
– А заём нужен али нет?
Зиновьев:
– Деньги нужно взять из сундуков буржуазии.
Церетели:
– А спрашиваешь
Тот со скамьи, снизу:
– Если есть большинство.
– Но ведь большинства у нас нет. Так чт'o делать без большинства? Оставить фронт без хлеба, без оружия? Мы считаем такой путь преступным. И призываем вас, товарищи делегаты, всячески закреплять мощь фронта!
И хлопали ему крепко. И ушёл он как победитель.
А Чернега сощурился: ох, не слишком слушайте аплодировщиков, это как куры крыльями, только пыль разгонять. Ещё надо разобраться, кто это в воздухе витает, а кто по земле ходит.
Эсеры? Вылез и эсер, Сватиков, с пузатым портфелем под мышкой. Кто такой? Помощник начальника главного управления по делам милиции.
– Когда я 27 февраля подошёл к пожару Окружного суда, я обрадовался, что солдаты взбунтовались. И на меня возложили задачу разогнать всю старую полицию, которая сидела на шее русского народа. А теперь я получаю телеграммы из разных мест, и меня охватывает отчаяние: как жаль, что я не умер в первые три дня революции…
Ну и слабачок. Тут уже один жалел.
– Долой монархиста! – закричали подле Крыленки. А Сватиков, всё держась за портфель:
– Нет, я – давний эсер, а не монархист! Это не монархизм, а защита революционной демократии!.. Дом Лейхтенбергского… Вы спрашивали тут, можно ли применять вооружённую силу? – И лезет на трибуну, вот прям’ через неё подскочит: – Я отвечу вам: д а! А что это значит? – стрелять!
Крикнул закидисто, в зале замешкались. Смялся и Чернега: да неужели решатся стрелять?
И – захлопали Сватикову, и закричали, и засвистели – всяко.
А он, всего-то в портфель уцепясь, и с надрывом:
– Во имя любви к великой матери-Родине, я умоляю вас, мне плакать хочется: поддержите Временное правительство! спасите Россию! Иначе у нас будет новое самодержавие какого-нибудь Иванова 13-го…
И отмахнулся Чернега: не-е-е… Коли плакать вам хочется, пехтери, так никакой вы каши не сварите.
143
Как будто мало было Церетели всех его забот в Исполкоме – втянуло ещё и в это совещание фронтовых делегатов. Его попросили председательствовать
Церетели считал, что он Зиновьева побил, находился в диспуте лучше него, хотя и не всегда. Грубый крикун, и что своё – то у него ничтожно, резкий тон демагогии с расчётом на худших слушателей, а сила его – в ленинской аргументации, неплохо отработанной.
Спорить спорил, а из головы нейдёт вчерашняя отставка Гучкова, и что теперь будет с сотрясённым правительством? Вчера же на Совете Церетели провёл укрепляющее воззвание к армии – и если бы Гучков повременил, лишь ещё одни сутки, то, может, и не ушёл бы?
А после Совета, совсем поздно, к ночи, звонил князь Львов: необходимо увидеться.
До сих пор контакты были с Терещенкой, с Керенским, – теперь князь хотел видеться сам. Понятно, припекло.
Сейчас, после Таврического, поехал ко Львову домой, в казённую квартиру, позади Александринского театра, где князь бывал только вторую половину ночи, а всё в Мариинском. А сегодня днём – вот даже и не в Мариинском.
Покатые плечи князя опали глубже обычного, и рост ниже. Гладко причёсан, волосок к волоску, крахмальный воротничок – всё на месте. А нежные глаза – больные.
Эта негосударственная нежность всегда трогала отзывчивое сердце Церетели: никогда не мог он увидеть в министре-председателе оппонента, капиталиста, империалиста.
А сегодня особенно.
Жаловался: Гучков нанёс удар изнутри. И без того мы расшатаны. (Не упрекнул, что – Советом.) А вот… И что делать, что делать?..
Церетели своё: зовите демократических деятелей.
Не-ет, это не поможет. Силу дадут только члены Исполнительного Комитета.
Ну, мы можем пересмотреть формы контроля.
– А вы не можете отказаться от «постольку-поскольку»? – вздыхал Львов и взирал с непотерянной надеждой. – Эта формула унизительна для правительства: постоянное недоверие, подозрение. Власть может укрепиться только при полном доверии.
Вздохнул и Церетели:
– Можно изменить слова, но не мысль. Принцип поддержки в меру осуществления программы – это ведь освящено европейской парламентской практикой.
– Ну, не скажите, всё-таки… Там – другое… Некоторые министры у нас сейчас готовы на коллективную отставку. Но я всё ещё надеюсь, что мы создадим коалицию?
Спрашивал голубыми глазами.
– Вот, мы и заявление приготовили.
Ответ на гучковский выход. Показал.
Тихо сидели они вдвоём в гостиной, не похоже на шумные схватки Контактной комиссии. Тихо, ровно постукивали стенные часы.
Неизбежные, неотклонные минуты российской истории.
Вот тут, сейчас, и понял Церетели, что никакого другого выхода не осталось. Придётся вступать в правительство.