Красное колесо. Узлы V - XX. На обрыве повествования

Солженицын Александр Исаевич

И верно, верно. Соглашался Чхеидзе.

– Только: я, Ираклий, ни в какие министры не пойду, и не просите. Я – уже никуда не гожусь.

Они по-грузински между собой говорили.

– Так я тоже, Николай, идти ни за что не хочу. Моё место – в Совете.

– А кого ж пошлём?

– Да вот – Скобелева, он хочет. И Чернов хочет.

Вот так, с глазу на глаз, спокойно, Чхеидзе успевал проняться через свою головную и ушную мешанину и согласиться. Но через два часа председательствовал на Исполкоме – и от каждой минуты, от каждого выступления терял в себе уверенность, все эти доводы опять сталкивались, закручивались, зашумливались – а реальное дело всё более куда-то оттеснялось.

Члены ИК собрались

тревожней обычного. О Гучкове не жалели, но робели перед пустым местом военного министра. Добавило тревоги и утреннее необычайное посещение генштабистов. Но они же подсказали и выход: Керенского. Да если у него отчаяния хватит взяться? – так пусть.

Тут и сам он явился, почтил заседание Исполкома. Прежнего думского товарищества не ощущал теперь в нём Чхеидзе, – занёсся он, его прежняя прыть разыгралась в министерстве до юмористического. Но сегодня накидал мрачного, мрачного – даже под ложечкой засосало: и мы тут тоже руку приложили.

После него опять стали выступать – и за коалицию, и против. Чхеидзе председательствовал, а как во сне: голова уже не выдерживала, входить так входить. Да он как бы не заболевал, поламывало его. Зиновьев, который тоже теперь влез в Исполком, огласил от большевиков пронзительно-категорически, что Совет должен взять полную власть в свои руки. Отвечал ему страстно Либер: что это только оттолкнуло бы от революции широкие круги населения, у демократии и без того много врагов, зачем плодить лишних?

Потом стали кричать, что хотят обсуждать по фракциям. Ну, разошлись в разные комнаты. Народники пошли все вместе, межрайонцы и Александрович – с большевиками, Суханов и Стеклов остались как дикие, никуда не приткнутые, а главное решение, понятно, складывалось теперь во фракции меньшевиков (Дан и здесь был против) – и перевесило теперь за коалицию.

И уже в двенадцатом часу ночи сошлись вместе. Заслушали заявления фракций. Церетели объявил, что меньшевицкая – решительно за коалицию. А Гоц – не только присоединился, но: эсеры ультимативно требуют себе портфель министра земледелия, иначе не войдут! Ещё горячее стало, испарина пробивала лоб.

А Коллонтай жарко говорила и кулачком потряхивала, что надо открыто порвать с буржуазией и стать на революционный путь захвата власти. Безфракционный Стеклов поддерживал её в пессимистическом тоне: наши представители завязнут в министерствах, ничего не сделают, позиции демократии будут подорваны.

И что они лезли на рожон, когда голосование было уже ясно. Теперь снова отвечал им Ираклий, очень хорошо:

– Если наше вхождение в правительство есть начало нашей гибели, то лучше погибнуть со всей Россией, чем оставаться в стороне. Но надо надеяться, что демократия общими усилиями не даст стране погибнуть.

Сам Чхеидзе сказал только:

– Два дня назад я говорил вам, что не могу взять на себя ответственность посылать представителей в правительство. А теперь не могу взять ответственность не посылать.

А Скобелев ещё добавил: мы во Временное правительство пойдём, но не для прекращения классовой борьбы – а для продолжения её, пользуясь орудиями политической власти.

Исход голосования был ясен, но меньшинство драло горлом: не просто голосовать, но сперва открыто и поимённо, а потом закрыто, и чтоб результаты сошлись. И хоть такое нигде не видано – не было сил их подавить, и голосовали два раза. И сошлось: 44 за, 19 против (там и часть эсеров) и два воздержавшихся эсера.

А на часах был – час ночи, и буфета нет. И тут – приступили к обсуждению условий вступления в правительство. Потребовали ещё перерыв – для совещания фракций о платформах. Нормальные люди давно б уже свалились, но тут держало революционное горение. У Чхеидзе уже кружилось, и чёрные точки в глазах, и молотками било в голове,

и зяб. Да, он заболел. Но держался.

Разошлись по фракциям. Через полчаса снова сошлись. И тут-то потянулось главное обсуждение: по пунктам, по каждому за и против, потом поправки – по каждому пункту поправки, и больше всех донимал щуплый, бледно-горящий Суханов, а с ним Гольденберг и Стеклов, не щадили ни других, ни самих себя, ни кончающейся ночи, ни разумной истины. И даже видя, что поправка не имеет никакой надежды на успех, – всё равно предлагали. Поправки, не раз уже отвергнутые и на Исполкоме, и на пленуме Совета, и на Совещании советов, – всё равно вносили опять! – уже кости у Чхеидзе не держали. Опять: опубликовать тайные договоры с союзниками! Поспорили, отвергли: мы же не можем опубликовать также и германо-австрийские договоры. Проголосовали. Ещё: ни в коем случае не допускать выражения «наступательные действия», – оборонительные уж пусть, но при широкой демократизации армии. Отвергли, проголосовали. И снова Суханов: мы должны помнить уроки Лассаля, мы должны идти в правительство в большинстве, чтобы буржуазные министры стали пленниками социалистической демократии, и так им прямо это и сказать! (Гольденберг, под общий смех, устроил ему подножку: «Так – можно думать, но так нельзя говорить вслух!»)

Теперь светает рано, и, кажется, уже окна начали светлеть.

Второе мая.

До того доспорились, договорились, доголосовались, – предложили б ещё включить «восстановление самодержавия» – кажется, Чхеидзе продолжал бы кивать.

149''

(по социалистическим газетам, с 26 апреля)

За последние два года 4-я Государственная Дума сделала всё, чтобы расшатать вконец и подорвать в народном сознании устои режима… Революция не была бы столь победоносной, если б ей не предшествовала 11-летняя оппозиция Думы.

(«День»)

…А ген. Скалон из штаба Северного фронта разослал телеграмму: «По агентурным сведениям англичан, русские евреи, проживающие в Дании, имели 9 марта секретное совещание в Копенгагене, на котором было решено вернуться в Россию и вести пропаганду в русских войсках против войны с Германией». Подобного рода погромные провокаторские выходки генералов республиканской армии…

(«Известия СРСД», 27 апреля)

Насколько прав министр Гучков в своём чрезвычайном испуге, что отечество на краю гибели? Тому «отечеству», как его понимают господствующие классы, может быть, действительно видится конец. Что же касается до родины русского народа, то о гибели её рановато говорить. Но всё это – дело второстепенное.

(«Земля и воля», петроградская)

ГОЛОС ИЗ ОКОПОВ. …Господа буржуи, одевайте наши шинели и идите к нам в окопы, тогда мы вместе будем кричать: «Война до победного конца». А кто будет продолжать кричать эти слова в тылу, то они – чёрные вороны, жаждущие крови…

РЕВОЛЮЦИЯ И ХЛЕБ. Хлебный паёк в Петрограде уменьшен до 3/4 фунта. И снова у хлебных лавок безконечные хвосты, и бывает, уходят, не получив пайка: не всем хватает. Но не революция виновата в недостатке хлеба, не верьте шептунам. Это – свергнутое царское правительство, Штюрмеры и Протопоповы… Благодаря революции мы имеем хотя бы тот паёк, который получаем, а при Николае II теперь бы жители больших городов буквально умирали бы с голоду. Быть может, придётся ещё некоторое время терпеть лишения…

(«Известия СРСД»)