Красные цепи
Шрифт:
– Да, конечно, – Гронский мотнул головой, словно прогоняя наваждение, и откашлялся. – Что нужно сделать?
– Для начала сесть рядом, – резко сказала Алина. – И подайте мне вторую пробирку и вот ту стеклянную трубку, если вас не затруднит.
Кристина еще раз одарила Гронского улыбкой и пошла к дверям.
– Герман, я в город по делам, – небрежно сказала она на ходу, – вернусь вечером, если что, ужинай без меня.
Кристина взялась за дверную ручку и обернулась.
– Всего хорошего, Родион. До встречи, – и вышла.
Алина сосредоточенно молчала, набирая
– Какая красивая у вас мама, – заметила она, косясь на Гронского. – Кулачком еще поработайте, пожалуйста.
Маша слабо улыбнулась.
– Кристина мне совсем не мама. Наверное, она бы называлась мачехой, но они с папой даже не женаты. К тому же она слишком молодая и для мамы, и для мачехи.
Маша помолчала.
– А моя мама умерла, – добавила она.
У Алины ёкнуло сердце.
– Прости, пожалуйста, – сказала она с чувством. – Я не знала. Потерпи немножко, мы скоро уже закончим.
На этот раз от дверей дома и до ворот усадьбы Гронского и Алину провожал охранник, видимо, чтобы недисциплинированные посетители не вздумали опять отклоняться от разрешенного им маршрута. Они вышли за ограду и некоторое время шли молча. За то время, которое они провели у Галачьянца, недолгий день начал лениво превращаться в вечер и в воздухе запахло сумерками. Парк как-то вдруг растерял все свое аутентичное очарование: мокрая земля под ногами стала грязью, деревья и особняки из поношенных аристократов превратились в потрепанных унылых бродяг, из неопрятных зарослей то и дело выглядывали неряшливые строения за дощатыми заборами, вдоль которых бродили вялые субъекты в оранжевых спецовках. Дождь усилился, старательно застучал частыми крупными каплями по слипшимся сырым листьям, и Алина с досадой подумала о том, что до машины придется идти пешком. Если их путь к Галачьянцу был неторопливой прогулкой, то обратная дорога стала поспешной и суетливой ходьбой под дождем.
– Ну и зачем вам это было нужно? – спросила Алина.
– Я должен был посмотреть, – неопределенно ответил Гронский. Мысли его сейчас были явно где-то не здесь.
– И на кого же, боюсь спросить? – язвительно осведомилась Алина. – Если на девушку Галачьянца, то это вам удалось в полной мере. Преуспели, можно сказать.
Гронский, казалось, не заметил сарказма и продолжал широко шагать по лужам и мокрому гравию.
– Мне нужно было посмотреть на Машу, – сказал он. – Кстати, что вы о ней скажете? Как врач?
Алина пожала плечами.
– Пока у меня нет результатов клинических анализов, я мало что могу сказать. Разве только что у девочки слабый ток крови и, возможно, какие-то сосудистые нарушения, но патология это или нет, вот так сразу определить нельзя.
Гронский молча кивнул.
– Может, все-таки расскажете мне, что не так с Машей? – спросила Алина. – Вы ведь что-то знаете, правда?
– Правда, – ответил Гронский. – И я обязательно все вам расскажу, как только у вас будут результаты сегодняшних анализов, как и обещал. Просто я не хочу, чтобы мои слова каким-то образом повлияли на вашу объективность и непредвзятость, поймите меня правильно. А сейчас
Мягкий желтый свет десятками мерцающих огоньков рассыпается в стекле бутылок, и они сверкают, как праздничные игрушки на рождественской елке. Сумрак окутывает тесное пространство бара, и я почти ощущаю, как он прикасается к моим плечам, словно старое одеяло. Из двух колонок негромко и хрипло поет Армстронг: что-то про зеленые деревья и прекрасную жизнь. Я поднимаю стакан, вдыхаю аромат виски и делаю глоток. Жидкое торфяное пламя пробегает через гортань и согревает меня изнутри.
– Пожалуй, я выпью еще, – тихо говорю я, – плесни мне еще на два пальца, Мариша.
Ее улыбка расцветает мне навстречу, и глаза весело смотрят на меня из-под черной челки. Я дома. Я снова дома.
– Твое здоровье, Марина. – И я чуть приподнимаю бокал.
– Что ты сказал, Родион? Еще налить? – спрашивает меня Снежана.
Я отвожу взгляд от Марины. Фотография в черной траурной рамке стоит между бутылками с текилой и водкой. Марина и после смерти по-прежнему здесь, в баре, и встречает меня своей знаменитой улыбкой.
– Нет, Снежа, спасибо, – отвечаю я. – Это я так просто, сам с собой разговариваю.
Она внимательно смотрит на меня: большие глаза с влажной поволокой, блестящие полные губы, в глубоком декольте залегли теплые мягкие тени.
– Если что, только попроси, – говорит Снежана и выходит из-за стойки к столику в дальнем углу. Там, где в памятный вечер неделю назад сидели молчаливые серые пьяницы, сегодня сдержанно веселится компания полузнакомых мне гостей. Когда к ним подходит Снежана, голоса становятся громче и оживленнее, а резкие взрывы смеха чаще.
Колокольчик звякает над дверью ровно в то время, которое Мейлах назначил для встречи. Я оборачиваюсь. Вошедший вместе с порывом холодного воздуха человек более уместно выглядел бы на пороге лесной таверны лет триста назад, чем в дверях бара в центре современного города. Дождь намочил его длинные волосы, и они прилипли к черепу, как водоросли. Изможденное лицо заросло седеющей щетиной, худое тело укутано в длинный черный плащ, похожий на армейский плащ-палатку, а на ремне через плечо висит старая потертая кожаная сумка, туго чем-то набитая и перехваченная веревкой. Человек затравленно оглядывается, словно забежал сюда в поисках спасения от неведомой опасности, но при этом не вполне уверен, что еще горшая беда не подстерегает его здесь.
Я делаю ему приветственный знак рукой, и он, еще раз оглянувшись по сторонам, подходит к стойке.
– Это вы мне звонили? – спрашивает он.
– Да, – говорю я и протягиваю ему руку. – Приятно познакомиться лично, Михаил Борисович.
Мейлах тоже протягивает руку, его глаза беспокойно бегают по сторонам, и когда я пожимаю его холодную мокрую ладонь, он быстро отдергивает ее назад.
– Выпьете что-нибудь? – предлагаю я.
Его взгляд наконец останавливается. Я вижу, как заблестели его глаза.