Красные часы
Шрифт:
Бекс обожает Мэтти: Мэтти добрая, гораздо лучше противной миссис Костелло. Когда Бекс врет, то становится похожа на своего отца. Эти глубоко посаженные глаза когда-то казались жене красивыми, но своей девочке она бы такие не пожелала. У Бекс скоро появятся вокруг них темные круги.
Кому какое дело до внешности, если девчонка счастлива?
Да всем есть дело.
– Что до твоего вопроса, то ужин будет тогда, когда я захочу, – говорит жена.
– А когда ты захочешь?
– Не знаю. Может, вообще сегодня ужинать не будем.
Шоколадка. С морской солью. И миндалем.
Бекс снова корчит рожицу, но уже совсем не лукавую.
Жена становится
– Ладно, гномики вы мои. Не волнуйтесь, конечно, ужин будет. Я пошутила.
– Иногда шутки у тебя дурацкие.
– Бывает. Простите. Вот вам предсказание: ужин будет ровно в четверть седьмого по тихоокеанскому времени. А есть мы будем спагетти с томатным соусом и брокколи. Вы сегодня какие гномики – какое у вас волшебство?
– Я водяной гномик, – говорит Джон.
– А я лесной, – говорит Бекс.
Сегодняшний день в календаре на кухонной стене помечен маленькой буквой «п». П – попросить.
Снова попросить.
Жена смотрит в эркерное окно, краска на раме вся облупилась, наверное, в ней содержится свинец (она постоянно забывает записать детей на анализ). Муж трусит по дорожке к дому, ноги у него короткие, джинсы слишком узкие, он для них староват. Дидье до ужаса боится старомодных штанов с высокой талией, «папочкиных джинсов», поэтому одевается так, будто ему все еще девятнадцать. По бедру колотит сумка-портфель.
– Папа дома, – кричит жена.
Дети бросаются навстречу. Именно этот момент она раньше так любила воображать: муж возвращается с работы, дети его встречают, идеальный момент – ни прошлого, ни будущего, неважно, откуда он пришел, что случится после, только радость встречи, «папа, это ты».
– Фи-фо-фу, je sens le sang [8] двоих квебекско-американских детишек! – гномики карабкаются прямо на него. – Ладно, ладно, слезайте давайте, – но ему нравится, что Джон висит у него через плечо, а Бекс потрошит сумку в поисках купленных в автомате гостинцев.
8
Чую кровь (фр.).
Как ее отец, она любит соленое. Неужели дочка во всем пошла в него? А что у нее от жены?
Нос. Слава богу, отцовский нос ей не достался.
– Привет, meuf [9] , – здоровается он и ставит Джона на пол.
– Как прошел день?
– Да обычная херня. Хотя нет, не совсем. Учительницу по музыке уволили.
«Хорошо».
– Херня! – вопит Бекс.
– Мы не говорим слово «херня», – одергивает ее жена.
«Слава богу, что больше ее не будет».
9
Девчонка (фр.).
– Папа…
– Я хотел сказать «фигня», – говорит Дидье.
– Дети, уберите кубики с пола. Кто-нибудь наступит и споткнется. Прямо сейчас! Но мне казалось, учительницу по музыке все любили.
– Бюджет урезали.
– То есть вообще музыки не будет?
Он пожимает плечами.
– Совсем никаких уроков по музыке?
– Мне надо пописать.
Когда Дидье выходит из туалета, жена, оперевшись о лестничные перила, наблюдает, как Бекс командует Джоном и заставляет его собрать кубики.
– Надо бы уборщицу нанять, – говорит муж, уже третий
Засохшие мыльные разводы на раковине.
Черная грязь на плинтусах.
Мягкие комки волос по всем углам.
Шоколадка с морской солью и миндалем в ящике.
– Мы не можем себе этого позволить, – говорит жена. – Тогда придется отказаться от миссис Костелло, а я свои восемь часов не отдам.
Она смотрит прямо в его серо-голубые глаза. Муж с ней одного роста, и жена часто жалеет, что Дидье такой коротышка. Это сожаление, интересно, навеяно социумом или эволюцией – наследие, оставшееся с тех самых времен, когда высокий рост позволял дотянуться до висевшей на верхних ветках еды и был жизненно важным преимуществом?
– И все-таки кто-то должен тут прибраться. А то у нас как на автобусном вокзале.
Сегодня она его просить не будет.
Опять напишет буковку «п», перенесет на другой день.
– Кстати, получилось двенадцать. Знаю, у тебя много дел, я все понимаю, но, может, ты бы мыла унитаз хоть иногда. Двенадцать лобковых волос.
Солнце красно поутру – моряку не по нутру.
Жизнеописательница
Из ее квартиры океан не видно, но слышно. Почти каждый день с пяти до полседьмого утра жизнеописательница сидит на кухне и под шум волн работает над биографией Айвёр Минервудоттир – полярной исследовательницы, которая изучала гляциологию в девятнадцатом веке и опубликовала свои революционные труды о свойствах пакового льда под именем знакомого мужчины. Про нее нет ни одной отдельной книги – только мимолетные упоминания в других монографиях. У жизнеописательницы уже скопилось огромное количество заметок, есть общая схема, несколько отрывков. Такой рыхлый каркас – не столько слова, сколько дыры. К кухонной стене приклеена скотчем фотография той полки в книжном магазине в Салеме, куда поставят ее книгу. И фото напоминает ей о том, что когда-нибудь она эту книгу закончит.
Жизнеописательница открывает переведенный с датского дневник Айвёр Минервудоттир. «Да, я опасаюсь нападения белого медведя, и пальцы все время болят» [10] . На его страницах оживает давно погибшая женщина. Но сегодня, глядя на дневник, жизнеописательница не может сосредоточиться. Из-за нового лекарства голова ватная и виски ломит.
Она долго сидит в машине, под звуки радио борется с подступающей к горлу тошнотой. Все – уже так опоздала в школу, что черт с ней, с заторможенной из-за «Овутрана» реакцией. На дороге же есть ограждения. В голове пульсирует боль. По лобовому стеклу расползается черное кружево, и жизнеописательница несколько раз моргает, чтобы восстановилось нормальное зрение.
10
Некоторые подробности в исследованиях Айвёр Минервудоттир позаимствованы из книги Адольфа Грили Handbook of Arctic Discoveries («Справочник арктических открытий»). (Прим. автора.)