Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая
Шрифт:
— Товарищи, я могу оставить трибуну, — сказал он даже неожиданно для себя, сорвавшись. — Если многим неудобно слушать эти слова...
— Почему?! Просим! Про-о-о-сим! — вдруг громко заявили о себе на зала Фролове кие делегаты-деповцы и машинисты с бывшей Веберовской мельницы, кто-то из старых конников слободы Даниловки. В переднем ряду поднялся широкоплечий и сильный Степанятов, еще не уехавший на курсы, имевший делегатский мандат.
— Товарищи! — жестко сказал Степанятов, глядя снизу вверх на сцену, но от этого не теряя голоса. — Многим тут, в зале, непонятно, почему позволяется такой тон в разговоре с Мироновым, нашим
Тут встал посредине красного стола Ефремов, чувствуя, что вина за «уклон» Миронова, как и к Саранске, может снова упасть на его молодую голову. Заговорил мирным тоном, стараясь сблизить точки разногласий:
— Товарищи, материал январского пленума ЦК у нас идет согласно повестке вторым вопросом... Это — для сведения. Но я хочу заметить товарищу Миронову, безусловно, уважаемому нами герою и члену партии, что до тех пор, пока центр не отменял постановления о разверстке и своих директив о ее проведении на местах, критиковать эти директивы или ослаблять их проведение нам, как бы сказать, не с руки. Мы, конечно, знаем, что предстоят реформы, и мы их ждем сознательно, так же как и вы, Филипп Кузьмич. Но витать в облаках добрых пожеланий до времени... ни нам, ни кому другому не позволительно.
Миронов удивленно взглянул на него и, с досадой махнув рукой, пошел от трибуны. Пошел уже не за стол президиума, а в зал, в массу.
— Мальчишка! — уничтожающе пробурчал он.
— Так же нельзя! Не дали говорить! — прогремел из зала Степанятов.
— Пускай Миронов читает письмо Ленина! — предложили из самой глубины зала.
В президиуме несокрушимо стоял Кржевицкий.
— Думаю, надо объявить перерыв, товарищи, — сказал Кржевицкий усталым голосом. — Длительный перерыв, для уточнения некоторых спорных моментов и выработки общих точек зрения... Объявляется перерыв до завтрашнего утра, девяти часов.
...Кржевицкий закрыл заседание и через сцену вышел из помещения. Быстро пошел к зданию окрвоенкомата. В коридоре, у приемной Паукова, сидел, как ни в чем не бывало, солдат Скобиненко. Он знал, что Пауков еще не пришел с конференции и поэтому не торопясь мял на коленях свою видавшую виды папаху под искусственного барашка.
Увидя Кржевицкого, поднялся с готовностью.
— Все написал? — быстро и сухо спросил Кржевицкий.
— Все, как сказано, — сопнул Скобиненко.
— Давай.
Мельком глянув в первую бумажку, вторую сунул в карман не глядя.
— Все, Скобиненко. Ты свободен. К начальнику заходить не надо.
— А как же насчет меня?
— Завтра позвоню в предком. Можешь вернуться на прежнюю работу. Все. Ты понял?
— Угу.
— Вот и хорошо.
Кржевицкйй коротко глянул на него и толкнул двери в кабинет Паукова. В это время распахнулись крайние двери, показался и сам военком, пришедший с заседания чуть позже...
Миронов вернулся в дом Голикова осунувшийся и озабоченный. Разговаривать ни о чем не стал, только велел Наде собирать вещи в дорогу и чуть позже, уже в сумерках, услал своих ординарцев на станцию, чтобы вывели вагон с запасных путей, поставили в рейсовый поезд на Москву.
Надя чувствовала его настроение, пыталась разговорить, но он не отвечал
Было уже часов десять вечера, время гасить лампу, но вестовых со станции все не было. Филипп Кузьмич встревожился, накинул полушубок, вышел на крыльцо. Постоял во тьме и мертвом молчании слободы Михайловки...
«Боже мой, откуда же столько зла? Кривды, напраслины? И кто все это заваривает?.. — сердце непрестанно болело от предчувствия большой беды, общей, для всех. — Кто они, где, в какой щели сидят, что замыслили смерть тебе и народу твоему? Да, может, и большинству из тех, кто сидит ныне на конференции, в клубе?.. Как шпионы — в щелях, но жалят насмерть!..» Злобная предвзятость Кржевицкого на конференции как-то непроизвольно соединилась и связалась с тактичными возражениями Попка в споре недельной давности. Выяснялась исподволь некая единая линия загибщиков и врагов...
Холод и поземка со степи пронизывали до самого сердца. Тонкий месяц едва протаивал в льдистых застругах и снежно-сугробистых завалах неба, тьма обнимала со всех сторон. Только над станцией железной дороги небо чуть-чуть подсвечивалось желтизной фонарей, и казалось, что там вставал над землей багрово-непроницаемый, лютый зимний рассвет. Миронов запахнул плотное полушубок, собираясь уходить в дом, и тут увидел вдруг, что дом окружают вооруженные, темные фигуры в островерхих буденовках...
Ефремова подняли с дивана в его исполкомовском кабинете перед рассветом. Не дали выспаться. Дежурный красноармеец трогал за плечо, поднимал, а в дверях стоял Кржевицкий и приглашал в свой кабинет.
Когда Ефремов проморгался и всухую протер полотенцем вялое, сонное лицо, у Кржевицкого уже собрался весь актив. Сам он сидел, насупясь, за столом и поигрывал пальцами обеих рук, словно играл на невидимых клавишах. Поднял глаза к Ефремову, председателю исполкома:
— Товарищ Ефремов, как бы вы поступили, если... стало известно, что Миронов приехал в округ только затем, чтобы организовать и поднять здесь новое восстание против Советской власти? Если у него все готово к выступлению?
Все недоуменно переглянулись, слишком уж неожиданным был вопрос. Вчера многие настроились против Миронова, думали его «проработать» за резкость, но о каком-то «восстании» и думать никто не мог...
— Что за странное предположение? — спросил Ефремов.
— К сожалению... уже не предположение, — усмехнулся Кржевицкий. — К сожалению, факт. Но... все-таки, ответьте на вопрос. Это очень важно, для вас — особенно.
Он припугивал, да и разговор до поры был пустой. Ефремов сказал:
— Конечно, в этом случае арестовал бы Миронова. Но... все это не укладывается в понятие. Объясните, но крайней мере, в чем дело?
— В том дело, товарищи... — сказал Кржевицкий и положил перед собой два листа мятой бумаги с какими-то линиями и записями. — Вот протокол секретного совещания, проведенного им в Усть-Медведице по приезде, причем втянутыми в заговор оказались и советские работники! Речь шла о немедленном восстании всего Верхнего Дона... И вот еще — схема визовых ячеек... «Ячеек авантюристов», как он их сам назвал...