Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
— Что тебе известно? — полюбопытствовал Азин.
Как с тебя стружку снимали. Нас, грешных, не слушал, нашлись постарше, и власти у них побольше, и авторитета не занимать,— сказал Северихин.
•— Как по-твоему, они меня — по шапке?
Я бы тебя временно снял. Не сердись, но, честное слово, снял бы.
— Хорош друг!
— Я же сказал — временно...
И пусть снимают! У меня еще вся жизнь впереди. Мне пока двадцать третий, а из них уж песок сыплется. Я бы сейчас самогону хватил и к девкам бы двинул.
Вечером командарм снова вызвал Азнна.
, Возьми стул и примащивайся,— сказал командарм. Выждав, пока Азин присядет, заговорил все тем же грубым, недовольным баском: — Мы решили группу твоих войск переформировать. Создать из разрозненных отрядов дивизию. Будет она называться Второй сводной, и войдут в нее два пехотных полка, артиллерийский дивизион, полк кавалерийский и бронепоезд.
Азин тоскливо подумал: «Сняли меня. Дали по шапке. Дофанфаронился».
Командиром Второй сводной назначаешься ты,— объявил командарм.— Поздравляю тебя с новым назначением. Мы верим в тебя, Азин. А утренний наш разговор остается в силе. Командарм оперся ладонью о стол, разглядывая Ази-на. Вот, смотри,—Шорин обвел красным кружочком точку на карте,—Это узловая станция Агрыз. От нее ветка —на Ижевск, на Воткинск. А вот это — Сюгинская,— новый кружочек заалел на карте.— Где-то в лесах, между Агрызом и Сюгинской, дерется с ижевскими мятежниками Александр Чевырев. Сорок дней не давал он ижевцам соединиться с Казанью. Когда ты наступал на Казань, твой тыл охранял Чевырев. Сейчас тебе надо выручить его. Агрыз же станет плацдармом для нашего наступления на Ижевск,—командарм бросил на карту косые красные стрелки.— Лучшего плацдарма нет. С северо-востока территория, захваченная мятежниками, обрезается Камой. На Каме мятежников поддерживает флотилия адмирала Старка. Захватив Агрыз, ты пойдешь на Сарапул, со взятием этого города мы загоним мятежников в мешок.
30
На восток, среди сосновых боров и березовых рощ, текла, воспламененная одним наступательным порывом, азинская дивизия. Лесные опушки и тропки оглашались паровозными гудками, лошадиным ржаньем, звоном оружия, солдатскими голосами.
Азин и Северихин ехали верхами по лесной, засеянной опавшими листьями дороге.
Дорога вильнула в глубину леса, шум движущихся войск ослаб. Азин опустил поводья, жеребец остановился под рябиной. Гроздья ягод, словно налитых алой кровью, повисли над жеребцом; Азин ссёк одну плетью, она шлепнулась наземь, жеребец раздавил ягоды копытом. Северихин глянул на опечаленное лицо Азина:
— Что с тобой?
Осень. Тишина. Давно я не слушал тишины.
— Да что с тобой? — опять недоуменно спросил Севери-хин.
— Вспомнил, как меня командарм гонял. Он хотя и царский полковник, а боевой старик.
— Полковник мужичьих кровей, Шорин — сын калязин-ского мужичка. Есть такой городок на Волге.
— А гонял он меня по-царски.— Азин поморщился, вспоминая разговор с командармом.— А вот Чевырева хвалил. Один Чевырев, сказал, держался, когда Вторая армия драпала...
— Он Чевырева хвалил, чтобы ты не задавался. А мне командарм толковал:
Шум движущихся войск снова приблизился. Невидимая из-за деревьев железная дорога огибала пригорок, многозвучное эхо катилось по лесу. Азин дал шпоры жеребцу и помчался по дороге, круто уходящей на лесной склон.
Под глинистым обрывом чернела ослепленная мягким сентябрьским светом река. Отраженные в омутах, бездымно пылали березки, на воде колебалось вялое золото опавшей листвы. Кленовые листья отбрасывали свой багрянец на темную стену дубов, каленые сережки волчьей ягоды кучились у воды. Рябины сгибались под тяжестью пунцовых кистей, желуди падали с веток, звучно булькая и взрывая воду.
За рекой по всему горизонту вставали рыжие, блестящие, высокие стволы дымов. Не было им числа-и не было им конца. Сполохи лесных-пожаров блуждали по тусклому небу, болезненным запахом гари несло от мочажин и листьев, осеннее многоцветье меркло в дымах и пепле.
Азин, подбросив ладонь к папахе, смотрел из-под нее на безмолвную битву огня и лесов; сразу стало не по себе при мысли о чудовищных размерах ижевского мятежа.
Сентябрь перевалил на вторую половину.
Дожди торопливо гасили многоцветные краски лесов, лихорадочно синели лужи, земля пахла кровью, порохом, гарью. Грустно перекликались отлетающие журавли, всполошенно трещали сороки.
Тоскливой, испуганной, неустойчивой жизнью жил Ижевск. В горожанах росло и крепло мучительное чувство безнадежности, мрачный пессимизм захлестывал и офицеров. Воспаленные шепотки сновали по кабакам, по базарам. Из ушка в ушко переливались слухи о наступлении красных. Говорили, что на Ижевск идет сам Азин, и, хотя никто не знал, кто он такой, слово «сам» устрашало. Во всех этих слухах таился страх, и люди уже не могли отличить правду от вымысла. Как всегда, больше верили вымыслу. Словно лесное пламя, вымыслы обжигали людей. Идет красный комиссар на Ижевск, в деревни, в
села, чтобы петлей и пулей наказать восставших. Расстреливает красный комиссар правых и виноватых, отнимает у мужика хлеб, разоряет церкви и мечети. Нет никому пощады: девкам вырезает на грудях кровавые звезды, старикам ставит на лбах каинову печать.
Божьи странники, убогие старушки клятвенно шептали’ близится светопреставление. Праведники видели небесные знамения: в лесной ключ близ Елабуги упал огненный крест, и горькими стали воды источника, в полях Сарапула ветре-тили всадников на вороном и бледном конях. Там, где проскакали они, следы налились человеческой кровью.
Над городом жалобно звонил соборный колокол: по мокрым деревянным тротуарам тащились купчихи, закутанные в шали, лавочники с постными физиономиями. Матерились подвыпившие офицеры, просматривая на заборах приказы начальника контрразведки Солдатова: «Если красные приблизятся к Ижевску на десять верст, я расстреляю всех арестованных».
Нервозная атмосфера царствовала и в штабе мятежников. Двухэтажный особняк миллионера-лесопромышленника трезвонил телефонами, звякал шпорами, гудел повелительными голосами.