Красные и белые
Шрифт:
18
В России есть географические точки, ставшие нетленными символами революции.
Петроград, Иркутск, Перекоп, Волочаевка — можно ли вытравить их из наследственной памяти поколений?
В заглавном ряду этих незабвенных названий стоит и Свияжск заштатный городок на Волге, возле Казани. В августе — сентябре восемнадцатого года Свияжск явился неодолимой преградой для белых в их стремительном марше на Москву. У стен этой древней, построенной Иваном Грозным крепости выветрился наступательный дух чешских легионов. Романовский мост через Волгу у Свияжска не смогли перешагнуть
Вся республика пришла в движение, революционная атмосфера накалилась. К Свияжску спешили московские, петроградские, курские, витебские, вятские полки, губернские комиссариаты перебрасывали запасы оружия, провианта, медикаментов. Балтийский матрос Николай Маркин создавал в Нижнем Новгороде Волжскую военную флотилию. На Волгу под Свияжск спешили балтийские миноносцы.
В эти трагические дни часть русских интеллигентов жила в состоянии духовного столбняка, другая в замешательстве выжидала, кто победит. Были люди, вещавшие о гибели всей нации, хотя гибли только они сами. Были и такие, что исповедовали полную бессмысленность разумного существования. Появлялись и терпкие умы, использовавшие события в собственных интересах. По разным извилистым, прихотливым дорогам шли русские интеллигенты в революцию. Шли колеблясь, многое не понимая и не принимая.
Лариса Рейснер была одной из интеллектуальных душ, принявших революцию сразу, полностью и навсегда. Лихорадочная атмосфера Свияжска захватила ее, со всей страстью юности отдалась она революционной работе.
Утром она явилась к начальнику штабной разведки Пятой армии.
— Вы решили пойти в Казань? — спросил он, когда Лариса замолчала.
— Я знаю город, а в городе меня не знают. В этом мое преимущество. Я могу принести пользу нашей разведке.
— В случае провала вас расстреляют. — Он мгновенно и новым голосом спросил: — Что вы ищете в Казани, мадам?
Голос, тон, лицо разведчика преобразились. Ларисе даже показалось перед ней высокомерный, хитрый, вкрадчивый агент царской охранки. Она поняла и подхватила затеянную игру:
— Ищу своего мужа.
— Почему вы решили, что он у нас?
— Муж вышел на улицу и не возвратился.
— К нам попадают только красные бандиты да немецкие шпионы.
— Боюсь, что муж стал жертвой красных.
Импровизация продолжалась долго. Начальник разведки задавал хитроумные вопросы, придумывал ловушки, придирался к замедленным ответам, упрекал ее в растерянности, смущении, неточности.
— Нам нужны умные разведчики. Артисты перевоплощения, гении конспирации, — говорил он. — Без преувеличений — гении конспирации. Вот Борис Савинков конспиратор неустрашимый.
— Я видела Савинкова, — призналась Лариса.
— Где? Когда? Вы знакомы с ним?
— Нет. Слушала его в Петрограде на каком-то митинге.
— Он произвел на вас впечатление?
— В уме Савинкову не откажешь.
— В мужестве тоже. Он доказал его террористическими актами против монархии. Теперь Савинков — наш очень опасный враг. Он скрылся из Ярославля, но я не сомневаюсь — он вынырнет и начнет новую авантюру. Начальник разведки поднял воротник, голова стала похожа на косматый шар. Поискал в ящике стола порошок хинина. Сглотнул хинин, постучал зубами о край заржавленной кружки: опять приступ лихорадки. — А конспиратор
В мокрой от росы роще смутно отблескивали деревья, пахло грибами, схлопывал сонными крыльями тетерев. Тишина, как омут, засасывала рощу, и было странно ощущать это полное безмолвие после орудийной пальбы.
Спотыкаясь о корни, Лариса брела за Мишей; дымчатая, покрытая слизью трава хлестала по голым икрам. Изорванные башмаки сваливались с ног, она сбросила их. Ступни обожгла роса, стало свежо и приятно. Вдруг ей подумалось, что в этом безмолвном мире нет никого, кроме них двоих, и нет ничего на земле — лишь одна тишина.
И никогда не было Петрограда, роскошной квартиры, литературного журнала, который она выпускала. Куда делись блистательные салоны, жрецы чистого искусства, мистические писатели, поэты из школы акмеистов? «Их солнце давно закатилось. Только узкая полоска полярного света на их небе», — подумала Лариса.
Лесную тишину озарило лиловое пламя; невидимый снаряд пронесся в невидимом небе. Шипение уходящего в сторону Свияжска снаряда напомнило об опасности. Лариса посмотрела на свои белевшие в траве ноги.
— Пошли быстрее, чего встала, — поторопил Миша.
Они пробирались луговыми гривами.
На блеклом горизонте кровенела пожарами Казань, над холмами правого берега стояли дымы, река отражала их свивающиеся тени. Миша решил проскользнуть в город ночью; они залегли на картофельном поле. Здесь уже была ничейная зона: совсем близко находились заградительные посты белых.
Ночью они снова побрели к городу. Шли, пока не очутились на околице какой-то деревушки. За изгородью темнело строение, из него доносились чьи-то слабые вздохи. Печальный, болезненный голос бормотал по-татарски. Миша вынул наган.
— Там женщина, — прошептала Лариса.
— Проверю, — Миша перекинул ногу через прясло.
— Не надо. Зачем привлекать внимание?
Отчаянный, почти звериный вопль разорвал тишину. Лариса сразу поняла — так кричит женщина в родовых муках. Она перевалилась через изгородь, обжигаясь и путаясь в крапиве, побежала на крик.
В сырой бане на полу корчилась молодая татарка. Забыв обо всем, Лариса стала помогать роженице.
— Я могу быть полезным? — спросил Миша.
— Стой и молчи.
Роженица, разметав на полу черные косы, все бормотала, но теперь уже мягко и нежно. Лариса взяла ее жаркие пальцы, ощутила слабое, благодарное пожатие. Она прижимала к груди новорожденного, чувствуя себя и смешной, и удивленной, и очень счастливой.
Ежедневно на ее глазах война уносила здоровых людей. Смерть ходила по городским улицам, деревенским проселкам. Умирали красные и белые, друзья и враги, но Лариса воспринимала человеческую гибель как неизбежность. Теперь она держала на руках трепещущий комочек — ту самую жизнь, во имя которой совершена Великая революция. Младенец, появившийся в грязной бане, под горячечный гул гражданской войны, казался ей необыкновенным, сохранить эту искорку жизни казалось совершенно необходимым делом. Так она и стояла, чувствуя на щеках слезы, пока Миша не вернулся с татарином.