Красные орлы
Шрифт:
Положение мое в гимназии стало хуже. После того как я вступил в РКП(б), многие учителя и ученики плохо ко мне относятся. Даже те, кто любил щегольнуть словечком о свободе. Видно, от такого словечка до революционного дела, если применить слова полковника Скалозуба, «дистанция огромного размера».
Недобро ко мне относится и домовладелец Баранов — хозяин домика, в котором я живу у Прасковьи Ионовны. Заметно, что Советская власть, большевики не по нутру Баранову.
Последнее время буржуазия и ее прихвостни наглеют. Удивляться тут нечему. Вражья стая знает: силы защитников города невелики, совсем
У нас небольшой отряд красногвардейцев из рабочих камышловского депо и добровольческий красноармейский отряд человек в сто, в основном крестьянская беднота.
Вчера мы с Арькой стали красноармейцами. Миша Скворцов почему-то не пришел в назначенный час. Мы его ждали-ждали и направились к Шадринскому мосту. Около моста, в помещении двухклассного училища, расположился отряд Красной Армии. Командует им товарищ Васильевский Л. В. Из офицеров, но коммунист. Не любит длинных речей. На митингах выступает резко и очень убедительно. Чувствуешь, что человек свято верит в каждое слово, которое произносит.
Мы подошли к училищу с площади, через главный вход. Красноармеец-часовой показал, где записывают добровольцев. Справа от двери за небольшим столиком — то ли писарь, то ли командир. Перед нами стояли трое. Их записали в два счета. Подошла наша очередь. Я боялся, что возраст помешает, но все получилось, как мы хотели. Потом отправились в полуподвальный этаж, в цейхгауз. Здесь я задержался надолго. Из-за моего маленького роста трудно было подогнать обмундирование, особенно ботинки. Фуражки тоже только большого размера. Никак не ладилось с обмотками. Они почему-то не держались на ногах, сползали вниз.
Когда вышли из цейхгауза, вид у меня был не бравый, но на душе радостно. Я стал красноармейцем!
В новой форме отправился в гимназию. Тут произошло несколько не особенно приятных встреч. Некоторым не понравилось: как так, гимназист и вдруг красноармеец? Лишь учитель математики Александр Федорович Румянцев и учитель пения Павел Павлович Бучельников похвалили меня.
Но самое досадное случилось под вечер, когда я свиделся с Лидой. Лида учится в женской гимназии. Мы с ней иногда встречаемся. Вернее — встречались. Разговор не всегда клеился, потому что я перед ней робел.
Но я так радовался этим встречам!.. Лида очень красивая. У нее большие черные глаза и нежное белое лицо. Она одевается аккуратно и словно бы по-своему. Даже гимназическая форма на ней выглядит не так, как на других.
Увидела она меня в защитной рубашке с длиннющими рукавами, в большой фуражке, в шароварах, которые свешивались над обмотками, и рассмеялась. Потом перестала смеяться, но то и дело сбоку насмешливо поглядывает. От ее взглядов у меня язык примерзал к нёбу. Трудно было объяснить, как дорога для меня эта, пусть нескладно сидящая форма, какое счастье надеть фуражку с пятиконечной красной звездой!
Однако, если бы я и умел это выразить, все равно Лида ничего бы не поняла. Она жила совсем другим, и иные мысли были у нее. Не зря у них дома старались во всем подражать богатым, дружили с купчихой Воронковой, гордились этой дружбой, выставляли ее напоказ. Я и раньше это знал, чувствовал, только не позволял себе все додумать до конца. Мне хорошо было, когда мы встречались.
Но на сей раз я чувствовал
Кипит смертный бой с врагами революции и мирового пролетариата. Нам не по пути с теми, кто насмешливо глядит на красноармейскую звезду. И вообще сейчас не до личных переживаний. А если они у меня есть, значит, я еще недостаточно политически закалился в борьбе.
Никак не ожидал, что я запишусь в красноармейцы, и редактор «Известий» товарищ Егоршин. Степан Васильевич прямо-таки растерялся, когда увидел меня в форме. Сидит и качает головой:
Ну и ну, без разрешения, не дождавшись замены… Что же я теперь буду делать с конторой?
Потом встал, подошел ко мне, обнял и сказал:
Молодец!..
Узнал новость: вчера судили главаря камышловских анархистов Николая Черепанова, этого чернобородого крикуна и наглеца, который выступал против Советской власти, подрывал ее авторитет. Ревтрибунал объявил Черепанову общественное порицание.
Не маловато ли?
Сегодня в наших «Известиях» такая заметка: «Из д. Борисовой. Комиссия для проведения в жизнь поимущественного налога плохо провела оценку имущества каждого домохозяина. У нас в деревне имущество, стоящее от 3 до 7 тысяч рублей, ценилось в 300 рублей».
Для меня каждая весточка из родной деревни, словно хлеб насущный. Прочитал эти три строчки и задумался. Каково-то отцу, сколько там у него недругов!
Занимаемся целыми днями. Гимнастерки почти не просыхают от пота. В отряде много дружинников вроде меня, т. е. необученных. А время не ждет, надо поторапливаться. Скоро в бой.
Несет наш отряд и караульную службу. Однажды, еще до того как я освоился с винтовкой и узнал караульные правила, меня вместе с напарником назначили охранять ночью Шадринский мост через Пышму. Напарник — молодой рабочий, доброволец, как и я. Правда, он умел уже заряжать оружие. С его помощью и я, вкладывая в магазин один патрон за другим, зарядил винтовку. Остаток патронов — нам дали по пятнадцать штук — рассовали по карманам и двинулись на пост.
Подошли к мосту. Сменили старых часовых. Настроение у нас тревожное. В любой момент можно ожидать визита незваных гостей. Кто знает, не попытаются ли враги тайно подвезти оружие скрывающимся в городе контрреволюционерам.
И вдруг часов в двенадцать по деревянному настилу застучали копыта. Прислушались — скрипит телега.
Мы — винтовки наизготовку. Молчим. Решили подпустить поближе. Когда телега поравнялась с нами, напарник крикнул:
Кто едет?
Подводчик ответил, что с дровами. Остановили его, стали допрашивать: откуда, зачем? Говорит, на базар, Но полного доверия у нас к нему не было. Мы сгрузили дрова, обшарили воз, обыскали мужика и только потом разрешили ехать дальше. Подводчик крепко ругался. Однако мы считали, что поступили правильно…