Красные петунии
Шрифт:
Выйдя из бара, они поравнялись с группой туристов, которые возбужденно тыкали пальцами в пространство. Айрин и Анастасия взглянули в том же направлении, и улыбка осветила их лица. Они думали, что наконец-то видят большую, как мираж изменчивую в очертаниях, гору, что возвышалась за сотню километров от них. Они ее не видели. Это было подножие другой горы, расположенной ближе, грандиозное подножие, массивные щиколотки, окутанные облаками, и казалось, что гора вкушает величайшее блаженство.
Перевод М. Тугушевой
Месть Ханны Кемхаф [26]
Недели через две после того,
Гостью аж оторопь взяла. (Да и меня тоже! Это потом я узнала, что у тетушки Рози заведена подробная картотека почти на всех жителей нашего округа, и хранит она ее в длиннющих картонных коробках под кроватью.) Миссис Кемхаф засуетилась и спросила, не знает ли тетушка Рози еще чего-нибудь про нее.
26
Из книги «The Best Short Stories», 1974, Boston, Houghton & Mifflin Co.
На столе перед тетушкой Рози стояла здоровенная посудина, вроде аквариума для рыб, только никаких рыб там не было. И вообще ничего не было — одна вода. Так по крайней мере мне казалось. Но не тетушке Рози. Не зря ж она так пристально высматривала что-то на самом дне, пока гостья терпеливо ждала ответа. Наконец тетушка Рози пояснила, что беседует с водой и вода поведала ей, что наша гостья только выглядит старой, на самом же деле она вовсе и не старуха. Миссис Кемхаф поддакнула — так, мол, оно и есть, и поинтересовалась, не знает ли тетушка Рози, отчего она выглядит старше своих лет. Этого тетушка Рози не знала и попросила самое гостью рассказать нам об этом. (Замечу кстати, что миссис Кемхаф с самого начала была вроде как не в своей тарелке — видно, стеснялась моего присутствия. Но после того, как тетушка Рози пояснила, что я учусь у нее гадальному ремеслу, гостья понимающе кивнула, успокоилась и перестала обращать на меня внимание. Я же постаралась стушеваться как могла, сжалась в комочек с краешку стола, всем своим видом давая понять, что уж кого-кого, а меня нечего стесняться или бояться.)
— Это случилось во времена Великой депрессии...— начала миссис Кемхаф, беспокойно ерзая на стуле и оправляя многочисленные шали, от которых ее спина казалась горбатой.
— Да, да,— подхватила тетушка Рози,— вы тогда еще были совсем молоденькой и хорошенькой, просто загляденье.
— Откуда вы знаете? — поразилась миссис Кемхаф.— Так-то оно так, да только к тому времени я уже пять лет как была замужем, и было у меня четверо маленьких ребятишек, а муж, что называется, не дурак погулять. Замуж-то я выскочила ранехонько...
— Вы сами были как дитя,— вставила тетушка Рози.
— Ну да. Мне об ту пору только двадцатый годок пошел,— согласилась миссис Кемхаф.— Ох и тяжкое было время — и у нас, и по всей стране, и, должно статься, во всем мире. Само собою, никаких телевизоров тогда и в помине не было, откуда нам было знать-то, так это или нет. По сию пору не знаю, додумались до них уже тогда или нет еще. А вот радио у нас имелось еще до депрессии: мой благоверный выиграл в покер. Потом, правда, пришлось его продать, чтобы было на что еды прикупить.
Короче, мы кой-как перебивались, пока я кухарила для рабочих на лесопилке. Поди-ка настряпай капусты на двадцать мужиков да напеки на всех кукурузных лепешек, а платили мне за то два доллара в неделю. Но вскорости лесопилку прикрыли, что же до моего благоверного, так он к тому времени уже давно сидел без работы. Как мы не померли с голоду — ума не приложу.
Как я уже сказала, нам неоткуда было знать, по всему миру так же худо или только у нас,— телевизоров-то не было. Радио свое мы продали. Но всех, кого мы знали в нашем округе Чероки, крепенько прихватило. Не иначе как поэтому правительство ввело продуктовые талончики — их выдавали всякому, кто мог доказать, что он голодает. Получив такие талончики, вы отправлялись в город, в особое место, где выдавали сколько положено, не больше, топленого сала, и кукурузной муки, и красных бобов — да, да, кажется, это были красные бобы. А наши дела к тому времени, как я уже сказала, стали хуже некуда. Вот тут-то мой благоверный и настоял, чтобы мы пошли туда. До чего у меня душа не лежала — слов нет сказать, а все потому, что я завсегда была чересчур гордая. У моего папаши — может, слышали? — была самая большая во всем округе Чероки плантация цветного горошка, и мы отродясь ни у кого ничего не просили... Так-то. А тем временем моя сестрица Кэрри Мэй...
— Отчаянная была девчонка, если память мне не изменяет,— вставила тетушка Рози.
— Не девчонка — сущий порох! — отозвалась миссис Кемхаф.— Так вот, она об ту пору обосновалась на Севере. В Чикаго. Работала там у белых. Хорошие, видать, были люди; отдавали ей свою старую одёжу, и она посылала ее нам. Вещи хоть куда, право слово. То-то мне радости было! А так как об ту пору наступили холода, то я оделась сама в те самые одежки, и мужа приодела, и ребятишек. Теплющие были вещи — как-никак для Севера, где полно снега, вот они и грели как печка.
— Это та самая Кэрри Мэй, которую потом прикончил какой-то гангстер? — уточнила тетушка Рози.
— Она самая,— нетерпеливо подтвердила гостья, ей, видно, не хотелось отвлекаться от своей истории.— Собственный муж и порешил.
— Ах ты господи! — тихо воскликнула тетушка Рози.
— Так вот, нарядила я своих в одежки, что сестра прислала, и хоть в животах у нас урчало с голодухи, мы, расфуфыренные в пух и прах, прямиком отправились просить у правительства то, что нам причиталось. Даже у моего мужа, чуть, бывало, приоденется, сразу гордости прибавлялось. А я тем паче — как припомню, до чего богато мы жили в доме отца, так нос задираю выше всех.
— Вижу зловещую, бледную тень, что нависла над вами в том путешествии,— произнесла тетушка Рози, так пристально вглядываясь в воду, словно невзначай обронила туда монету и сейчас пытается разглядеть ее на дне.
— И впрямь бледная, зловещая тень нависла над нами,— подхватила миссис Кемхаф.— Прибыли мы на место, видим, там уже длинная очередь, в той очереди все наши приятели. По одну сторону здоровенной кучи продуктов стоят белые, среди них и такие, у кого водятся денежки, а по другую — черные. Между прочим, потом я слышала, будто белым выдавали и бекон, и овсянку, и муку вдобавок, ну да что сейчас об том толковать. А дальше вот как дело обернулось. Только приятели завидели нас в наших красивых теплых обновках — на самом-то деле никакие это были не обновки, а самые что ни на есть обноски,— все в один голос закричали: мол, мы с ума сошли, так вырядились. Только тут я смекнула, что неспроста все в очереди для черных оделись в рванье. Даже те, у кого дома была приличная одёжа,— уж я-то знала это доподлинно. С чего бы это? — спрашиваю я мужа. А он тоже не знает. Ему, петуху этому, вообще в тот миг ни до чего дела не было — только б покрасоваться. Тут на меня жуткий страх накатил. Один из малышей заревел, за ним захныкали и остальные: передалась им, видно, моя тревога. Насилу их угомонила.