Красные щиты
Шрифт:
– Не говори об этом, - спокойно сказал Гансберт, кладя меч на стол. Здесь не все посвящены.
– Я тоже не посвящен, - сказал Генрих, - но знаю. Каждый ребенок в Иерусалиме это знал.
– Но стоило ему вымолвить это вслух, как стилет сверкал над его головой.
– Где пределы власти Креста?
– Где пределы власти господа, Генрих?
– По какому пути вы идете?
– То, что ты нам дал, тебе зачтется. А отбирать негоже.
– Я не намерен что-либо отбирать у вас, - возразил князь.
– Я только хочу, чтобы вы расплатились со мной. Могущество Польши
– Ты немного ошибся в расчетах, - сказал Джорик.
– Наши цели иные.
– Какие же?
– Нам не дано знать. Ухо человеческое того не слышало.
– И глаз человеческий не видел.
Воцарилась минутная тишина. Герхо, желая привлечь к себе внимание, громко закашлял. Но никто на него даже не взглянул, и Генриху стало страшно; он понял, что подвергает опасности жизнь самого верного слуги.
– Ясько из Подлясья!
– прошептал Генрих.
Все молчали. Наконец Джорик сказал:
– Он погиб как изменник. Но не подумай, что это мы его подослали. Мы не убиваем без надобности.
– Но при надобности не останавливаетесь ни перед чем.
– Храм Соломонов уже воздвигнут.
– Но храм мира еще предстоит воздвигнуть.
– Да приидет царство Твое!
– Да придет истина предвечная!
– Да приидет власть единая!
– Однако до того, как придет единая власть, помогите мне. Я дал вам все, что мог; благодаря мне вы сильны и богаты. Я предоставил вам земли, воздвиг для вас храм. Я стремлюсь к тому же, к чему стремитесь вы.
– Это правда.
– Так помогите мне.
– Не можем. На пруссов пойдешь?
– На пруссов не пойду. Я пойду на братьев.
– Мы это знали.
– Нет, не знали, я сам не знал.
– Но мы знали.
– Вы служите кесарю?
– Мы служим Храму.
– Вы служите Гробу Господню?
– Мы служим Храму.
– С кем вы?
– Мы сами по себе. Кто с нами - пусть идет с нами.
– Помогите мне.
– Чего ты хочешь?
– Корону.
Трое рыцарей вскочили с мест, гремя мечами. Только Вальтер фон Ширах остался сидеть за столом, подперев кулаками подбородок и глядя перед собой, словно не видел ни своих соратников-тамплиеров, ни князя сандомирского. Глаза его были задумчивы, рыжеватая окладистая борода, отпущенная по новой моде, золотилась в свете лучин. Время от времени он покашливал.
– А помнишь, князь Генрих, - сказал он погодя, - как ты приносил клятву Бертраму де Тремелаи? Разве ты клялся на короне?
– Нет, я клялся на мече.
– Так обнажи меч и ударь на нас!
– Не могу. Я клялся в верности ордену. Кроме того, вы мне понадобитесь.
– Но не теперь.
– Значит, я должен идти один?
– Да, князь.
– Я вам это не прошу.
– И мы не простим.
– Ну что ж, обещаю: я пойду на пруссов!
– Обещаешь. Но пойдешь ли?
– Увидите. Не вам упрекать меня в малодушии!
– Послушай, князь, - сказал Эгидий.
– И мысли твои, и речи весьма для нас обидны. Мы оскорблены. Ты знаешь, мы здесь трудимся не для кесаря, не для папы. И над кесарем
– Но ведь вам это выгодно!
– Неизвестно, что для нас важней и в чем наша выгода. Пребудь с господом, князь сандомирскнй!
Все встали.
– Я не останусь тут на ночь, - сказал Генрих.
– Герхо, вели подать коней!
Они вышли во двор. Темень стояла, хоть глаз выколи. И вдруг где-то далеко за опатовскими полями вспыхнул огонек. Он разгорался, сверкал, обрастая алыми языками. За ним второй, третий. И в стороне Свентокжиских гор что-то загудело, будто ветер буйный, - это били в бубны. Потом послышались крики, вспыхивая и угасая, как искры. И по всей опатовской округе, на горах, в лесах, в рощах, загорелись костры. Коралловыми ожерельями окружили они поля, а в лесах все громче, все напористей рокотали бубны. И отдаленный гул людских голосов надвигался все ближе в ночном мраке.
По сандомирской дороге мчались всадники с факелами, стрелой пролетая мимо темных опатовских строений. Ни один огонек не зажегся им в ответ, тамплиеры велели погасить даже лучины. Генрих придержал коня у паперти храма, - казалось, то стоит бамбергская конная статуя святого Георгия, которому мастер придал лицо князя сандомирского. Долго смотрел Генрих, как подымается вся округа, как несутся гонцы с вестью, возможно, сулящей ему славу, осуществление его мечты. Генрих пробуждался от долгого сна, теперь он мог сказать:
– Наконец-то!
Белые плащи крестоносцев скрылись в обители. Только Вальтер фон Ширах, старый товарищ, немного постоял во дворе. Но вот и он направился к двери, с грустью молвив:
– Делай, что задумал! Бог в помощь, Генрих!
31
В просторных лугах на правом берегу Вислы стали лагерем рыцари и ратники, созванные Генрихом и Казимиром. Куда ни глянь, всюду шатры, повозки, костры да рогатки и заставы, ибо каждый род расположился отдельно. Из замка многолюдный лагерь был виден как на ладони. Собралась там вся сандомирская знать, и хотя объявлено было только о походе на пруссов, которые-де готовятся напасть на сандомирское княжество, однако многие подозревали, что пруссы - всего лишь предлог. А кое-кто победней с вожделением поговаривал о Кракове и о Познани, городах торговых, богатых. Находились и такие, которым мерещился Киев.
Особенно хороша была дружина Вита из Тучемп, самого могущественного среди приверженцев Генриха, - уступал он только Яксе и Святополку. Но те еще не явились - выпущенные Казимиром на свободу, они отправились в Мехов, чтобы привести свое войско. Дзержко, брат Вита, привел отряд каких-то чудных воинов, вооруженных огромными луками, - по целым дням они упражнялись в меткости, стреляя на лету голубей, куропаток и даже простых ворон. Косоглазые, устрашающего вида лучники Дзержко напомнили Генриху и его друзьям свирепых обитателей Дамаска. Печенеги то или хозары? И где их Дзержко раздобыл?
– спрашивали себя оба князя, с опаской поглядывая на этих дикарей.