Красные звезды. Полная трилогия
Шрифт:
– Везде дым, горящая техника. Местами наблюдаю большое количество танков.
– Они движутся?
– Нет.
– Повторите?
– Нет! Все танки покоятся.
– Понял вас.
И тогда оттуда, из центра связи авиации, пошло сообщение для сухопутных войск.
55. Далекая родня
Лже-Скрипов устал мыкаться по замкнутому помещению. Покидать свою комнату ему пока не разрешалось, хотя его заверили, что он не находится под подозрением. Учитывая истинное положение дел, Баженов-Скрипов считал, что покуда судьба снова относится к нему с симпатией. Для разрядки накопившегося напряжения он решил черкнуть послание семье Скрипова, конечно, под его же фамилией. Несовпадение почерков его нисколько не остановило, дело в том, что еще на борту «Советского Союза» он неоднократно писал письма за своего начальника, так как служебные дела не позволяли тому заниматься такими мелочами, как
Начав писать, Баженов какое-то время мучился совестью по поводу производимой подделки, но, по мере втягивания в работу, он оставил сомнения позади. Конечно, можно было бы в первом же послании ошарашить женушку Скрипова признанием, но, во-первых, Баженов покуда сомневался, что письмо не будет подвергнуто тщательной, причем неоднократной проверке, а во-вторых, было просто варварством испытывать нервным стрессом женщину, недавно перенесшую роды. Мысль о родах напомнила Баженову о том, что возникший недавно природным способом человек наверняка застанет пору расцвета социализма, плавно перетекающую в зарю вечности коммунизма. Он со всей определенностью обнаружит в глазах своей зрелости сверкающие электричеством белые города, имеющие на вершинах оазисы озеленения в виде пальм и эвкалиптов. Вершины эвкалиптов и балконных секвой будут касаться ионосферы, а иногда упираться в космический вакуум, дабы наполнить его живительным кислородом. Сидящие в ветвях деревьев попугаеобразные птицы будут говорить на новом, изобретенном учеными языке общемирового общения.
Представив все это, Баженов внезапно подумал, как тяжело будет будущему жителю вознесенной в небеса коммуны ощущать себя сиротой по отцовской линии. Он почти решился официально усыновить малютку в том плане, что признать свое лжеотцовство истинным. Он едва удержался, дабы не обсудить в письме моральность-аморальность возникшей проблемы. Преодолев искус, Баженов надумал посоветовать матери изобрести для рожденного ребенка какое-нибудь подходящее для безвременной эры коммунизма имечко. Имена, порожденные революцией, типа Владилен или Аврора, он считал несколько не отвечающими тому будущему расцвету – зачем нести на себе груз давно решенных проблем? В новом имени должно было ужиться что-то донельзя вечное и, одновременно, неописуемо часто обновляющееся. Может, назвать сынишку Ветер, прикидывал Баженов. Однако это казалось на редкость приземленным. Быть может, лучше – Ураган? Или Линкор. Он пожевал имечко на вкус, попробовал сочетание – Линкор Скрипов. Явно неудачное сочетание, ко всему прочему возводящее хулу на советскую судостроительную промышленность. Быть может, заодно с именем переименовать и фамилию новорожденного? Ураган Линкоров или Линкор Ураганов. Баженов задумался. Как объяснить простой советской женщине необходимость перестройки фамилии мальчика? А может, дать ему свою истинную фамилию? Возродить, так сказать, приконченную обстоятельствами династию. Ураган Баженов, или Линкор Баженов. И то и то смотрелось великолепно. Жалко, нельзя применить оба варианта. Почему замполит не постарался и не сварганил двойню? Явно чувствуется его всегдашнее пренебрежение семейными делами. Нет, с людьми, которые так по-хамски относятся к своим прямым обязанностям, нужно обходиться построже. А то что же получается – внешне коммунизм будет построен, а внутренне люди, в нем находящиеся, не будут ему соответствовать?
Баженов внезапно обнаружил себя замершим в неестественной позе с опущенной в чернильницу ручкой. Он оценил размеры отправляемого письма – похоже, было достаточно, в самый раз. Имелась некоторая недосказанность, но это даже к лучшему. Он написал «Целую, твой Женя!» и размашисто расписался. Затем он перечитал послание. Морально ли коммунисту целовать чужую жену, хуже того – вдову, прикинул Баженов. Однако он ведь написал от имени Евгения Ильича, а не от собственного, поэтому как бы он сам целовал свою собственную жену и мораль строителя бесклассового общества не нарушалась. С другой стороны, если целует он – Баженов, то и с этого ракурса все в порядке: официально Баженов погиб, а покойник сам по себе целовать неспособен. Однако есть мнение, что Баженов в бегах. Вот здесь возникают сложности. И все же, он же пишет не от того Баженова, который вроде бы в бегах, правильно? Баженов почувствовал, что вновь запутывается в сложностях своего текущего положения.
Он решил, что признается жене Скрипова не в письме, а при личной встрече. Она, должно быть, женщина интеллигентная, все поймет. Но даже если не интеллигентная, тогда тем более – что ей важнее: живой, пусть и новый, муж или покойник, которого к тому же нельзя даже похоронить и обласкать напоследок, поскольку он находится
Баженов внезапно вспомнил, что Скрипову присвоили адмирала. Мысли Баженова сразу же уплыли в новом направлении. Что более ценно для родины, прикидывал он, мертвый адмирал или же живой? Вопрос, в его понимании, не вызывал сомнений. Значит, даже если жена Скрипова не признает в нем своего, все равно, во имя Родины, следует остаться на плаву. Ведь даже если его не расстреляют в роли настоящего Баженова, то что толку стране от какого-то капитан-лейтенанта? От адмирала пользы несравненно больше. Адмирала можно даже приравнять к полку морской пехоты или к трем минным тральщикам. Слава Сталину, что янки не знали, что он уже адмирал, а то бы органы вовсе не отделались какими-то двумя задрипанными танкистами. Баженов облегченно вздохнул. Ему стало радостно, что Родина-мать сэкономила на нем. Больше достанется детям-сиротам, обрадовался он окончательно. Но его дети, то есть отпрыски Скрипова, сиротами быть, конечно, не должны.
Затем Баженов начал размышлять о том, какие необходимые в фазе коммунизма специальности приобретут его усыновленные чада. Возможностей было много: морской политрук, пехотный замполит или, на худой конец, полярный исследователь. Затем Баженов вспомнил о профессии летчика-инструктора, и мысли его унеслись очень высоко.
56. Помешивание мяса
С чем было у него действительно плохо сейчас, так это с разведкой. Но разве в этом было что-то новое для Советской Армии? Так, возвращение во времена конницы, но не являются ли танки, по взглядам некоторых стратегов, возрождением тяжелых рыцарей канувших в Лету времен? И тогда все становилось на свои места.
Они шли вперед, руководствуясь данными, которые имели еще до атаки. Они примерно знали места расположения батарей тяжелого оружия, выявленного по результатам авиа-, звукометрической и оптической разведки. Вот туда они и шли. Многие из личного состава получили некоторые дозы радиоактивного облучения, но поскольку пока это абсолютно не сказывалось на здоровье, они ничего о произошедшем не ведали. Более того, именно оставленные на месте раненые как раз и продолжали наращивать дозы, а вот те, кому повезло не изжариться и не поломать челюсти и руки, теперь уходили от смертельно опасного места прочь.
Джумахунову пришлось хорошо побегать между машинами, несмотря на поврежденную ногу. Он приводил в чувства опешивших капитанов, лейтенантов, сержантов и даже рядовых. Своей уверенностью и жаждой мести он вселял в них тягу к целесообразным действиям, казалось, абсолютно утратившим смысл. Да, поначалу он хотел отделаться радиопереговорами, не выходя из танка. Однако не тут-то было – он не слышал в наушнике даже ближние машины. Тем не менее для возвращения боевой готовности поредевшего танкового полка ему потребовалось на удивление мало – всего лишь двадцать пять минут. Дело в том, что он оказался лишь стимулятором процесса, дальше все закружилось как в произошедшей накануне цепной реакции – один нейрон вызывал инициацию нескольких других, а те, в свою очередь, следующих. В теперешнем случае ядрами плутония служили танки, а нейронами – выскакивающие из них офицеры и сержанты.
Выведенных из строя тяжелых танков было на удивление мало, хуже в отношении средних, совсем плачевно с мотопехотой – ни одного исправного бронетранспортера и практически ни единого непокалеченного солдата. Следовательно, приходилось осуществлять прерванное наступление без поддержки пехоты.
Конечно, у Джумахунова имелась альтернатива – отступить или закрепиться на достигнутом рубеже. Но что стоили после произошедшего какие-то рубежи? Другое дело, что, бросая сотни раненых на нескольких фельдшеров, он, скорее всего, обрекал их на смерть. Но что было делать? Загрузить их поверх боевых машин и отправить в тыл? Все не поместятся. Кроме того, там, позади, в эпицентре, еще больше раненых – что делать с теми? И главное – он был уверен, и это прозрение действительно соответствовало истине, что в ближайшее время враг совершит новый, добивающий удар. И тогда преступно было использовать тяжелые танки как санитарные автомобили. Неясно было, что там вообще творится позади, может, его полк держит сейчас весь фронт, и если он дрогнет, уйдет, подчиняясь вроде бы объективным причинам, начнется настоящий разгром, охваты, «котлы» и все остальные прелести позорнейшего поражения. Полковник Джумахунов не мог этого допустить. И, значит, оставалось одно – продолжение вклинивания в боевые порядки янки и встречный удар по их идущим на сближение танкам. Он знал, чьи танки лучше – произошедшее только что это отлично проиллюстрировало. И чьи экипажи опытнее и злее, он тоже знал.