Красным по черному
Шрифт:
— Я ж предупреждал. Может, всё ж, по-посмотрите другие квартиры? — в который раз и уже без особой надежды спросил управдом, занося баул с вещами и ставя его рядом с двумя чемоданами. Он снял ушанку, отёр ею вспотевшее лицо и, подмигнув детям, взглянул на Катю.
— Да, чего уж! От добра добра…
— Ну, ска-скажем, пол сделаем… на этих днях, — сдался тот, оглядываясь вокруг. — Стекло вставлю за-завтра. Керогаз дам. Кровати «при-придумаем»…
— Спасибо вам за всё, Пётр Ермолаевич!
— Чего там! Живите…
И они стали жить, как сотни тысяч других
Время шло. Мальчишки так и росли без авторитетного отцовского слова: ссорились и мирились, гоняли в футбол и набивали карманы «ушками», лазили по чердакам и играли в «пекаря». И если главным дворовым футболистом (а затем и боксёром) стал Ванёк, прозванный Спартаком, то в «пекаре» вне конкуренции был неизменный «генерал» Вовка. Они вообще были очень непохожими — и в школе, и дома. Иван, не пропускавший ни одного футбольного матча, два года копивший деньги на боксёрские перчатки, немного свысока поглядывал на «романтика» Володю, рано пристрастившегося к чтению и не вылезавшего из библиотек. Правда, подобные жизненные воззрения не мешали Ивану периодически прибегать к помощи брата по части написания домашних сочинений.
Первые послевоенные годы Катя ещё ждала и надеялась. Она видела, каким взглядом провожают мальчишки каждого встреченного на улице мужчину, какими глазами смотрят на ордена и медали, звонко сияющие на кителях и гимнастёрках, особенно, в День Победы, и посылала письма в архивы, обращалась на радио. Тщетно. И надо же: когда стало ясно, что рассчитывать больше не на что, в самый канун нового, пятьдесят третьего года, пришёл-таки долгожданный ответ из Москвы, из архива Министерства обороны, в котором сообщалось о гибели Фёдора и Алексея. Только само по себе это уже мало что могло изменить в жизни их семьи.
Катерина, работавшая медсестрой в районной поликлинике, чтобы хоть как-то свести концы с концами, подрабатывала и на станции скорой помощи. Так что бывали дни, когда они с детьми не виделись сутками, а в доме за старшую оставалась Лиза. И если парни иногда могли огорчить мать невниманием или ленью, то неизменно тихая, спокойная и не по-детски рассудительная Лиза всегда дарила радость и согревала душу. Она была всего на три месяца старше Вани, однако, и он, и Володя признавали её авторитет безоговорочно. Они могли возражать и до хрипоты убеждать мать отпустить кого-то в кино или на каток, а потом, не добившись своего, два дня дуться, прыгая по комнате взъерошенными воробьями. Но «нет», тихо сказанное Лизой, неизменно принималось обоими, как аксиома — молча, без возражений и обид.
Никто никогда не слышал, чтобы Лиза повысила голос. Наверное, поэтому так страшно прозвучал её крик в тот, единственный раз…
До тренировки оставалось почти два часа, и Ваня заскочил после школы домой что-нибудь перехватить. Открыв дверь, он увидел одетую Лизу. Она ждала Вовку, который, сидя на корточках, завязывал шнурки.
— Мы — в магазин, — сказала Лиза. — Еда на столе. Если помоешь за собой тарелку, я поверю, что ты не окончательно потерян для общества.
— Твоего? — поинтересовался
— Советского!
Однако, поесть тогда ему не удалось. Он лишь успел помыть руки и выходил из ванной, когда раздался этот крик: «Ва-ня-а-а-а!»
Лиза!!! Как был, босиком, ринулся он на улицу…
Вовка, с разбитым носом и окровавленным лицом, лежал на земле. А к Лизе, со своей всегдашней финкой в руке, подступал гроза улицы Репина и прилегающих окрестностей «Кощей», Колька Кощеев:
— Заткнись, дура, пока не порезал…
В следующее мгновенье подскочивший Иван левой рукой схватил его за запястье, а правой с оттяжкой нанёс нокаутирующий удар в челюсть. Выронив «перо», Кощей рухнул к его ногам.
— Ты в порядке? — переступив через поверженного врага, подошёл он к Лизе и, впервые взяв за руку, заглянул ей в глаза.
Поднявшийся на ноги Вовка пару раз хлопнул в ладоши:
— Трогательно… Браво! — и выплюнул кровавый сгусток.
Лиза бросилась было к нему, но он остановил её взглядом, отрицательно покачал головой и, нагнувшись, подобрал кощеевский нож. Затем, пнув Кощея ногой (тот приоткрыл глаза и что-то буркнул), обернулся к брату:
— Что с «телом» делать будем?
— А что он хотел от вас?
— Точно я не успел выяснить. Но заняться боксом он меня уговорил. Мы ещё успеваем на твою тренировку?
— С таким носом тебя не пустят туда даже в качестве зрителя!
Усмехнувшись, Вовка взял протянутый Лизой платок, осторожно приложил его к носу, отёр лицо и, посмотрев на бурые пятна, медленно перевёл глаза на Кащея…
— Ваня, ты старше его на сколько? На полгода? А сколько лет ты — в секции? Почти пять! Так неужели тебе нужно объяснять, что не в четырнадцать лет начинают заниматься боксом? — негодовал тренер.
— Но он в отличной форме: второй разряд по бегу, а на коньках мне и вовсе за ним не угнаться. Я обещаю…
— Встань на ролики! Иван, ты говоришь ерунду! Обещает он!..
Однако, Иван знал, что говорит.
Уже через два с небольшим года, занимаясь в другом клубе и у другого тренера, Володя успешно выступил на юношеском чемпионате Российской Федерации. Ваня в этом чемпионате не участвовал (оканчивал школу и сдавал экзамены в Юридический институт), но был искренно рад успеху брата.
— Этак ты и меня бы побил, — сказал он, встретив Вовку на вокзале по возвращении, и крепко, по-мужски пожал ему руку.
— Подожди, ещё не вечер… — ответил тот, без тени улыбки. — Лучше поведай, как тебе удалось вступительные экзамены сдать?
— Знаешь, до сих пор понять не могу! Если б не твои консультации…
— Да ладно. А у Лизаветы что?
— Ой, у неё конкурс — вообще атас! Не знаю, кто в медицинский поступает. Между нами, Лиза не в курсе: мама документы её собрала — ну, что все предки — врачи, погибли «при исполнении», на боевом посту, что сирота — и через главврача своего как-то там в институт отправила. Теперь вот дрожит: если Лизка не поступит, документы назад получит с этими справками и ходатайствами. Представляешь?