Красный корсар
Шрифт:
— Надеюсь, вы проучили мерзавца.
Корсар взглянул Уайлдеру прямо в глаза и ответил с ужасной улыбкой:
— Ему не пришлось повторять оскорбление. Эго можно было смыть только кровью, и он дорого заплатил за свою наглость.
— Вы дрались как мужчины, и счастье улыбнулось оскорбленному?
— Мы дрались, сэр. Но ведь я осмелился поднять руку на уроженца священных Британских островов. Этого достаточно, мистер Уайлдер. Король превратил вернейшего из своих подданных в разбойника. Но горько же пришлось ему пожалеть об этом… Однако на сегодня хватит. Когда-нибудь
Уайлдер смотрел, как его собеседник спустился на шканцы; теперь, предоставленный своим мыслям, он должен был в одиночестве стоять вахту, которая, казалось ему, не имела конца.
Глава XXII
Она в мои глаза
Столь неотрывно, пристально смотрела,
Что спотыкаться стал ее язык
И не вязались меж собою фразы…
В то время как большая часть команды уже спала крепким сном, одни глаза, блестящие, полные тревоги, никак не могли сомкнуться. Когда миссис Уиллис с Джертред взошли на борт, Корсар тотчас уступил им свою каюту. Сюда мы теперь и перенесемся, возобновив нашу повесть с того мгновения, когда беседа, занявшая предыдущую главу, только что началась.
Нет нужды подробно описывать чувства наших путешественниц, владевшие ими после бурных событий дня.
Сомнения и догадки, возникшие по этому поводу, станут ясны читателю из последующего.
Мягкий и ровный свет массивной серебряной лампы, подвешенной к потолку, косо падал на черты задумчивой гувернантки и ярко освещал юное лицо ее подруги. На заднем плане, словно темная тень на картине, выделялся смутный силуэт спящей Кассандры. Наш занавес взвился над этой мирной сценой в ту самую минуту, когда воспитанница пытается прочитать в потупленном взоре наставницы ответ, который язык последней отказывается произнести.
— Я говорю, любезная сударыня, что все эти драгоценные безделушки и материал, из которых они сработаны, совершенно необычны для корабля.
— И что же ты из этого заключаешь?
— Не знаю. Я бы хотела быть в безопасности под крышей родного дома.
— Дай-то бог! Молчать долее было бы неразумно. То, чему сегодня мы оказались свидетельницами, Джертред, заронило чудовищные подозрения в мою душу.
Лицо молодой девушки побелело от страха, в глазах застыл вопрос.
— Мне издавна знакомы порядки на военных кораблях, — продолжала гувернантка (она остановилась лишь затем, чтобы еще раз взвесить основания для своих подозрений), но я нигде не наблюдала обычаев, которые с каждым часом открываю на этом судне.
— Каковы же ваши подозрения?
Взор, полный страстной материнской тревоги, брошенный в ответ, испугал бы всякого, кто более привык размышлять над порочностью человеческой натуры, нежели чистое существо, кому этот взгляд предназначался; но в душе Джертред этот взгляд вызвал лишь смутное чувство страха.
— Почему вы смотрите на меня такими глазами, мать моя! — воскликнула она, наклоняясь и умоляюще касаясь рукой плеча наставницы, как бы желая
— Я все объясню. Лучше знать самое худшее, чем обречь тебя на гибель. Я не доверяю этому кораблю и никому, кто на нем плавает.
— Никому?
— Никому.
— На флоте его величества могут встретиться дурные и злонамеренные люди, но нам нечего бояться: ведь если не боязнь бесчестья, то страх наказания будет нам защитой.
— Боюсь, что преступные души, собравшиеся здесь, не знают иных законов, кроме собственных страстей, и не признают власти, кроме той, что избрали себе сами.
— В таком случае, они пираты!
— Они и есть пираты.
— Пираты? Все?
— Наверное. Там, где один преступник, никто не уйдет от подозрения.
— Но, дорогая сударыня, мы же знаем, что среди них есть один, кто наверное невиновен, — ведь он попал сюда вместе с нами при обстоятельствах, когда обмана быть не могло.
— Этого я не знаю. Подлость столь многолика, и столь разные люди оказываются подлецами! Боюсь, что в этой каюте собраны единственные, кто может полагать себя честными на этом судне.
Джертред потупила взор, и губы ее задрожали от неудержимого волнения и от какого-то чувства, неизъяснимого для нее самой.
— Ведь нам известно, откуда взялся наш новый знакомый, — сказала она вполголоса. — Стоит ли зря винить его, даже если подозрения ваши справедливы в отношении других?
— Пускай я несправедлива к нему, но будем предполагать худшее. Возьми себя в руки, моя дорогая, сюда идет наш юный слуга; может быть, нам удастся что-нибудь выведать.
Миссис Уиллис красноречивым жестом предложила своей воспитаннице овладеть собой и сама быстро придала лицу выражение безмятежности, которое обмануло бы и более опытного человека, нежели мальчик, медленно спускавшийся в каюту. Джертред отвернулась, а ее наставница заговорила с юношей мягким голосом.
— Родерик, дитя мое, — начала она, — у тебя уже глаза слипаются. Видно, ты недавно служишь на судне?
— Достаточно давно, чтобы не засыпать во время вахты, — холодно отрезал мальчик.
— В твои годы лучше быть под крылышком заботливой матери, нежели под началом боцмана. Сколько тебе лет, Родерик?
— Я прожил довольно, чтобы стать мудрее и лучше, — ответил он, и тень задумчивости пробежала по его лицу. — Через месяц мне минет двадцать.
— Двадцать? Ты смеешься надо мной, шалун!
— Разве я сказал двадцать, сударыня? Пятнадцать будет куда ближе к истине.
— Это другое дело. И сколько же лет из них ты провел в море?
— По правде сказать, только два года, хотя они часто кажутся мне десятью, а порой думается, что прошел всего лишь день.
— Ты слишком романтичен, дитя мое. Тебе нравится это ремесло воина?
— Воина?
— Конечно. Разве те, кто служит на корабле, построенном для войны, не становятся воинами?
— О да, безусловно, наше ремесло — война.
— И тебе уже довелось видеть ее ужасы? С тех пор как ты служишь, судно побывало в сражениях?
— Это судно?
— Конечно, это. Разве ты плавал на другом?