Красный шатёр
Шрифт:
Когда я подросла достаточно, чтобы задавать вопросы о том дне, когда пришел мой отец, тетя сказала, что Иаков заинтересовал ее, поскольку сразу было ясно: этому человеку покровительствует Великий. Зелфа утверждала, что Великий - он же Эль - повелевал громом, вершинами гор и требовал ужасных жертвоприношений. Он мог приказать отцу зарезать собственного сына - отвести его в пустыню и принести там в жертву, словно животное. Это был суровый бог, чуждый и холодный, но - по словам Зелфы - его спутницей являлась Царица Небесная, которую она любила во всех проявлениях и под любыми именами.
Зелфа рассуждала о богах и богинях больше и чаще, чем
С возраста первой крови Зелфа воображала себя своего рода жрицей, хранительницей сокровенных тайн Красного шатра, дочерью Ашеры, сестрой Сидури, наставлявшей женщин в их делах. По-моему, это было глупо: ведь только в больших храмах, возведенных в городах, жрецы служили богиням, а жрицы - богам. Кроме того, у Зелфы начисто отсутствовал пророческий дар. Не было у нее и таланта травницы, она также не умела читать по внутренностям животных. Единственное сбывшееся предсказание Зелфы касалось восьми зерен граната, приснившихся Лие.
Зелфа была дочерью Лавана от рабыни по имени Мер-Нефат, которую мой дед купил у египетского торговца в ту пору, когда у него еще имелись средства. По словам Ады, мать Зелфы была стройной, с волосами черными, как вороново крыло, и такой тихой, что казалась немой - эту материнскую черту дочь не унаследовала. Зелфа была всего на несколько месяцев младше Лии, и, когда ее мать умерла, Ада кормила грудью обеих девочек. Они очень подружились: вместе играли, пели песни, смеялись, вдвоем ухаживали за овцами, собирали ягоды. Во всем свете им не нужен был никто другой, кроме Ады.
Зелфа была почти такой же высокой, как Лия, но тоньше в кости, с изящными ногами и руками. Темноволосые, с кожей оливкового оттенка, Лия и Зелфа обе походили на отца, унаследовав его форму носа; точно такой же нос, кстати, был и у Иакова: величественный, с горбинкой - его еще называют орлиным. Разговаривая, Лия и Зелфа помогали себе руками, смыкая большие и указательные пальцы в виде овала. А когда им приходилось жмуриться на солнце, на лицах сестер появлялись одинаковые морщинки.
Вот только у Лии волосы были кудрявые, а у Зелфы прямые и тяжелые, длиной до пояса. Волосы были главным украшением Зелфы, и она не любила прятать их. Помню, тетя жаловалась, что все головные уборы ужасно тяжелые, - и подпирала щеку рукой, чтобы придать своим словам больший драматизм. Мне даже в детстве разрешалось смеяться над Зелфой. Эти наигранные головные боли служили ей поводом подолгу оставаться в своем шатре. Она отказывалась присоединяться к остальным женщинам на весеннем солнце, на свежем ветерке. Но, когда луна была молодой, тонкой и робкой, едва заметной на небе, Зелфа выходила на позднюю прогулку и бродила между шатрами, распустив свои длинные волосы, хлопая в ладоши и распевая песни, призывающие луну вернуться.
Что же касается Билхи, то в тот день, когда появился Иаков, ей было всего восемь, так что она ничего не запомнила.
– Наверное, сидела где-нибудь на дереве и сосала палец, считая облака, - говорила Лия; это было единственное описание Билхи в детстве, которое я слышала от нее.
Билха росла без матери. Самая младшая из
– Бедняжка так и не справилась с этой болью, - мягко говорила Зелфа, неизменно сочувствовавшая чужим страданиям.
Билха всегда держалась в семье особняком. Ей не повезло, поскольку она была гораздо младше остальных сестер, у которых имелось много общего. Билха росла тихой и задумчивой; проще было оставить ее в покое, чем растормошить. Она редко улыбалась и в основном молчала. Даже моя бабушка Ада, обожавшая детей, баловавшая Рахиль и принявшая осиротевшую Зелфу как родную дочь, не могла согреть эту странную маленькую птичку, так и оставшуюся ростом с десятилетнего ребенка и отличавшуюся кожей цвета темного янтаря.
Билха не была красивой, как Рахиль, сметливой, как Лия, или проворной, как Зелфа. Она была маленькой, тихой и молчаливой. Ада приходила в отчаяние от ее волос- мелких упругих кудряшек, плотных, словно мох, и не поддающихся гребню. В общем, хотя две ее старшие сестры тоже рано потеряли матерей, Билха разительно от них отличалась: она была действительно одинокой и никем не любимой.
Предоставленная самой себе, девочка забиралась на деревья и целыми днями мечтала. Сидя на высокой ветке, она разглядывала окружающий ее мир, облака в небе, скот, людей. Билха отлично знала всех животных и птиц, и каждому из них девочка давала свое тайное имя. Как-то вечером она вернулась с поля и прошептала на ухо Аде, что маленькая черная коза готова дать жизнь двойне.
Бабушка лишь покачала головой в ответ на подобную глупость: в это время года животные обычно не размножались, да и черная коза вот уже четыре года не могла принести потомство. Однако, как выяснилось, Ада зря отмахнулась от внучки. Как ни странно, уже на следующий день предсказание Билхи в точности исполнилось. Ада позвала девочку и извинилась перед ней.
– Билха очень наблюдательная, - пояснила бабушка старшим сестрам, которых удивили непривычные оживление и радость в черных глазах малышки: такое с ней произошло едва ли не впервые в жизни.
Если дать себе труд присмотреться, Билха была очень хорошей, правда, в своем роде, как хороши молоко или, скажем, дождь. Билха наблюдала не только за небом и животными, но и за членами семьи тоже. Сидя в темном уголке шатра, она замечала, как Лия замирает от ужаса под взглядом других людей; видела, что Рахиль боится темноты, а Зелфа - бессонницы; знала, что Лаван был в равной мере человеком скупым и глупым.
Билха говорила, что первое воспоминание об Иакове было связано у нее с тем днем, когда на свет появился его первенец Рувим. Разумеется, Иаков был очень доволен тем, что у него родился сын. Он взял младенца на руки и кружился, кружился с ним перед Красным шатром.
– Иаков был очень нежен с мальчиком, - рассказывала Билха.
– И не хотел отдавать Рувима Аде, даже когда малыш расплакался. Он называл сына совершенством, настоящим чудом. Я стояла рядом и вместе с Иаковом восхищалась новорожденным. Мы пересчитали его пальчики, погладили Рувима по мягкой макушке. Вот тогда-то я, считай, и встретилась с Иаковом, твоим отцом.
Иаков пришел в лагерь в середине дня, в неделю полнолуния. Подкрепившись самой простой пищей-ячменным хлебом и оливками, он провалился в тяжелый сон усталого человека и проспал чуть ли не сутки.