Красный снег
Шрифт:
– Интересные метаморфозы. Может, обидел ее кто? – подал из-за стола голос писарь.
– Так кто ж теперь скажет-то? У нее пытали – молчит. Живет одна, боле спросить не у кого. Может, кто и знает чего, да язык прикусил – даже бабы ни об чем не брешут.
21 февраля 1912 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 18 часов 22 минуты
Константин Павлович молча курил у калитки дьячкова подворья, щурясь на быстро прячущийся за черный лес красный блин солнца. Из кривой дощатой будки вылезла мохнатая дворняжка,
– Что, псиной пахнет? – с улыбкой спросил сыщик, наклонился, почесал собаку за висящими ушами. – Где ж ты зимой репьев-то нахватала?
Скрипнула дверь домика, по ступенькам спустился Илья с котелком, наложил в долбленую миску какого-то дымящегося варева, и собака мигом забыла о новом знакомце, сменила фаворита, ткнулась мордой в еду и зачавкала.
Из дома вышли следователь с писарем и Трефом. Последний важно подошел к хозяину, сел рядом и презрительно покосился на шумную трапезу деревенской невежи.
– Ну что, Константин Павлович, пора на ночлег устраиваться. Мы с Прохором и Старковым останемся в общинной избе, а вас определили к старосте. Не «Астория», конечно, ну так и не столица же. Зато перины пуховые. Я вас провожу, а то у Лукича собаки лютые, не чета Илюхиной Белке.
– Лютые собаки? – Маршал удивленно посмотрел на Волошина. – Карп Савельевич, простите, но мы с вами два болвана! Илья Петрович!
Дьяк прекратил наглаживать собаку, обернулся на полицейского.
– Вы говорили, что у Симанова были злые собаки?
– Истинно так, – кивнул дьячок. – Днями они все на чепях сидели, а и то страх мимо их ходить, уж больно брехали свирепо. А на ночь он их и вовсе спускал, по двору бегали, стерегли, так, стало быть.
Волошин хлопнул себя по лбу так, что сбил с плешивой головы фуражку – та плюхнулась в снег.
– А и вправду ведь, не было собак, когда мы осматривали дом-то! И во дворе ни следов, ни самих.
К хозяйству Симановых прибыли уже затемно – солнце провалилось за деревья и как-то враз наступила ночь, в которой посреди синего поля черным скорбным утесом торчал дом – окна не светятся, собаки молчат, двери не хлопают. Ни бабьей песни, ни детского гомона – ушла жизнь из этого места.
Илья перекрестился, что-то пробормотал – не иначе отгонял нечистого тайным заговором. Дьячок сам напросился в сопровождающие, сказал, что негоже оставлять убиенных на ночь вовсе без молитвы, быстро запряг каурого мерина и нагнал полицейские сани на подъезде к симановскому подворью. За ним следом приплелась и черная Белка.
Ворота поддались легко, видно, за петлями следили, регулярно смазывали. Константин Павлович достал электрический фонарь, поводил лучом по двору.
– Там они обитают, слева, – чуть не шепотом прошелестел Илья, махнув рукавицей в темноту.
Маршал повернул руку, осветил большую добротную будку – почти сруб под соломенной крышей. Вход безжизненно чернел, на свет никто не вылез. Константин Павлович наклонился, посветил внутрь: соломенная подстилка, обглоданные кости, клочки
– Треф! Ищи.
В который раз уже за этот длинный день Треф принялся выписывать узоры на снегу, закружил, запетлял. Дворняжка, высунув язык, с любопытством наблюдала за передвижениями городского гостя, а тот побороздил снежный покров и замер у накрытого дощатым щитом рубленого колодца.
Маршал отбросил крышку, посветил внутрь, отпрянул – в черной воде мохнатым клубком плавали мертвые собаки.
Константин Павлович вышел за ворота, подальше от разворачивающегося на дворе Симановых действа: Старков с Ильей по указанию Волошина доставали из колодца собак. Само собой, делал все судебный следователь верно – нужно было убедиться, что собак умертвили теми же способами, что и хозяев. Но лицезреть процесс извлечения новых жертв неизвестных душегубов Маршал не стал, ушел со двора. Треф пошел с хозяином, но, когда тот закурил, недовольно чихнул и спрятался в сани, зарыл чуткий нос в душистое сено. Зато Белку табачный дым не смутил: она улеглась прямо у ног Константина Павловича, доверчиво поблескивая глазами и приглашая к продолжению знакомства. Но Маршал молчал, курил и смотрел на отдаленные огоньки Поповщины.
За каждым из этих светлячков продолжалась своя жизнь, свои разговоры, свои хлопоты. Конечно, не осталось сегодня дома, в котором бы не обсудили страшные события предыдущей ночи – такое в себе не удержишь. Кто-то помолился перед лампадкой за упокой душ убиенных, кто-то плюнул в угол со словами «туда им и дорога» – и перекрестился, сам испугавшись своих слов. А за одним из светящихся окон, возможно, затаился убийца – до конца такую вероятность тоже исключать не стоит, даже несмотря на уверения Ильи. Маршал затянулся, разогнал рукой дым. Мысли опять повернули в недалекое прошлое…
23 декабря 1911 года. Стрельна. 22 часа 13 минут
…Той ночью в Стрельне состоялась важная беседа. Владимир Гаврилович позволил себя уговорить – как после оказалось, с умыслом – и остался ночевать на даче у Маршалов. Константин Павлович не очень удивился, увидев бодрствующую Зину в гостиной: она частенько дожидалась их с Трефом и дома, в Ельце. Зато Зина явно была поражена, узнав в вошедшем госте Филиппова. Стряхнув с пальто и шляпы снег и пристроив верхнюю одежду на вешалке в прихожей, Владимир Гаврилович с удовольствием уселся в предложенное кресло у камина, протянул покрасневшие руки к огню и блаженно закрыл глаза.
Пока Константин Павлович объяснял Зине обстоятельства этой неожиданной встречи, Владимир Гаврилович помалкивал и только потирал ладони. Потом вежливо принялся расспрашивать обо всем, что случилось в жизни хозяев за те полтора года, когда гость и Маршалы не виделись. А потом вдруг неожиданно саданул сразу из двух стволов:
– Вот что, голубчики. Не пора ли признать, что жизнь в провинции вам обоим порядком наскучила?
Маршал ошарашенно обернулся к жене, ища поддержки, но Зина его взгляд проигнорировала, изо всех сил делая вид, что очень внимательно слушает ночного гостя – даже лоб нахмурила и свела бровки. А Филиппов меж тем продолжал, никак не реагируя на мимику Константина Павловича: