Красный терминатор. Дорога как судьба
Шрифт:
— Иди к начальнику станции. У него должен быть пакет для меня. Если нет, возвращайся быстро.
Евстигнеев удивленно взглянул на своего командира: какие пакеты, если банда неподалеку? Однако приказ есть приказ, и он помчался вприпрыжку. Судрабс посмотрел ему вслед, достал портсигар и закурил.
Подошел Гребенко. Сунс Судрабс взглянул на него так, что лицо бойца стало строгим и сосредоточенным, будто они присутствовали на революционном траурном мероприятии.
— Ты исполнил приказ? — спросил начальник ЧК.
— Да, товарищ Судрабс. — Хотелось сказать
— Кроме мальчишки, — сказал Судрабс.
— Да он вроде к нему близко не подходил, — замялся Гребенко.
Командир прервал его:
— Кто еще ходил возле вагона?
— Никого больше не было, товарищ Судрабс. Честное слово. Именем счастья мирового пролетариата клянусь!
Судрабс пристально посмотрел ему в глаза, будто хотел определить: готов ли рядовой боец революции Гребенко стать ответственным за счастье всего мирового пролетариата.
— Ладно. Стой дальше и смотри внимательно. Скоро сменим.
Через минуту в темноте послышались торопливые шаги. Перед Судрабсом возник Санька.
— Товарищ командир, никакого пакета для вас нет. Сказали, что даже не знали, будто он должен прийти.
— Пошли. Сейчас я тебе все разъясню.
Санька зашагал вслед за командиром. Как он и ожидал, они направились в сторону вагона, но потом свернули и двинулись по основным путям. Парнишка правильно понял, что командир затеял обходной маневр.
Некоторое время они шли молча. Потом Судрабс заговорил:
— Саша, я хочу, чтобы ты знал. Среди нас есть предатель.
— Неужели товарищ Гребенко? — шепотом спросил Санька.
— Я еще не знаю. Мы должны его вычислить. Скажи мне, кому ты, кроме меня, говорил о людях в вагоне?
— Никому. Я сразу к вам прибежал.
— Это правда?
Санька изобразил непритворное возмущение на своем лице, хотя из-за темноты Судрабс вряд ли заметил это. Неужели кто-нибудь может допустить, что он скажет неправду, когда речь идет о таких серьезных делах?
— Спасибо, Саша. Это главное, что я хотел узнать.
Потом они свернули влево. Перед ними возникла какая-то громада, и Санька сразу узнал ее. Зимой неподалеку от города случилась крупная авария. Три искореженных вагона привезли сюда и бросили на запасных путях. Конечно, их надо бы отправить в пензенское депо, но сейчас никому не было дела до последствий тогдашней катастрофы.
— Мы должны перейти на ту сторону, — сказал Судрабс.
Санька удивленно посмотрел на него: в такой темноте ноги переломаешь. Начальник ЧК вынул фонарь. Тонкий луч высветил наклоненный бок вагона, проржавелые ступени.
Санька первым забрался в тамбур, протянул руку начальнику. Дверь с противоположной стороны была заперта.
— Взгляни сюда. Здесь лом, — сказал Судрабс.
— Всех же перебудим, нельзя так, — шепотом проворчал парнишка, пытаясь разглядеть в куче мусора хоть какой-нибудь инструмент. Луч указал на угол. Санька присел на корточки, вглядываясь туда.
А потом для Саньки исчезли и свет,
Судрабс нагнулся к нему, скользнув пальцами по теплому телу, и краешком рубашки обтер рукоять нагана. Ругаясь, он нашел в углу какой-то железный обломок и несколько раз опустил Саньке на голову. После второго удара раздался неприятный скрежещущий звук. Сунс посветил на голову паренька, еще раз выругался и отвернулся. В темноте нащупал папиросу, закурил.
Через три минуты он высветил руку Евстигнеева, брезгливо приподнял ее. Рука уже похолодела. Судрабс завалил труп обломками сидений, потом выпрыгнул наружу. Дело сделано. Эти вагоны простоят здесь до победы пролетарского дела во всем мире, поэтому тело не найдут.
Или найдут. Найдет какая-нибудь мелкая местная контра, уже сознавшаяся в каком-нибудь преступлении. У этой контры будет любимая жена, которой пообещают безопасность. Умные люди обычно сознаются.
Сунс закурил опять и, насвистывая какой-то курземский мотивчик, направился к станции.
Лишь только в Монастырск пришла новая власть, новая жизнь началась и у лучших городских домов. Так, готический особняк сахарного заводчика Шлемлера достался некоему КОМСТУДТЕНОВИСК — Коммунистической Студии Театра Нового Искусства. Студия состояла из недоучившегося студента семинарии, гимназиста, оставленного в виде исключения в шестом классе на третий год, и кладбищенского сторожа, принесшего для постановки «Гамлета» сразу пятнадцать черепов, чтобы из них выбрали подходящего Йорика. Гимназисту и студенту черепа настолько приглянулись, что вместо спектакля они просто решили организовать выставку черепов под девизом: «Осиновый кол в гробницу старого мира».
Но тут в Монастырске появилась ЧК, и театралы вылетели из особняка со всем своим немудреным реквизитом. Теперь у входа стоял часовой в кожанке, в кабинете прежнего хозяина товарищ Судрабс Сунс допрашивал контру, а в подвале скучали те, кому это еще предстояло. Огромная гостиная была превращена в караулку.
Солдаты, притащившие в ЧК Франта и Косого, предупредили часового: улов не последний. Поэтому Назарова с его добычей пропустили сразу. Дежурный чекист повел бандитов в подвал, а Назарову предложили подождать в караулке, пока товарищ Судрабс не придет. У начальника ЧК было какое-то неотложное дело на станции, и он не покончил с ним даже к трем часам ночи.
Почти половину помещения караулки занимал огромный дубовый стол. В прежнее время за ним разместились бы полсотни гостей хлебосольного купчины, но сейчас едоков было только трое. Три рядовых чекиста, сбросив кожанки на спинки дубовых стульев, хлебали щи. Один из чекистов жрал жадно, причмокивал и крошил в тарелку хлеб, а остальные двое ели медленно и над ним посмеивались, тыча пальцем. Один из них пару раз произнес слово «цука», и Назаров, которому довелось побывать на фронте в окрестностях Двинска, понял — это латыши. А своего товарища они называли время от времени «русской свиньей».