Красный терминатор. Дорога как судьба
Шрифт:
— Никак нет… кх-кх! Европейцы английской нации называют такое «кохтелем», сами пьют, своих мамзелей поют. Кх! Без особых уговоров каждый мешочник налил мне полстакана. У кого первач, у кого спирт, у кого настойка на смородинном листе. Думаю, градусов восемьдесят… никак не меньше, товарищ Назаров…
Поезд сбавил ход. Словно по команде, мешочники кинулись в тамбур. Их поклажа вылетала из поезда, а следом за ней прыгали хозяева. Достигнув земли, мешочники хватали свой багаж и разбегались в разные стороны, по запасным путям. Назарову это напомнило разгрузку воинского эшелона
— Приехали, Федор Иванович, — сказал товарищ Раков. — Казанский вокзал.
Скрипнули тормоза. Поезд дернулся и остановился. Пассажиры, которые предпочли выйти на перрон, а не выпрыгнуть на шпалы, потянулись к выходу. В тамбуре они почему-то мялись, вежливо пропуская друг друга вперед.
Когда Назаров и Марсель Прохорович вышли из вагона, они поняли причину этой деликатности. В конце перрона стояла цепочка солдат с красными звездами на фуражках. Их командир в кожанке смотрел документы у какого-то гражданина.
Назаров приблизился к оцеплению, показал предписание, предусмотрительно выданное товарищем Медведевым. Солдат недоверчиво посмотрел на измятую бумажку, еще более недоверчивым взглядом окинул увесистый мешок Марселя Прохоровича, но махнул рукой, так как сзади шла огромная баба с еще большим, чем она сама, мешком и явно без какого бы то ни было спасительного документа.
Пятнадцати лет от роду Ваньку Шестикаева поймали за мелкой кражей на заднем дворе извозчичьего трактира и вдоволь отходили оглоблями. Пару лет спустя он застрял в дымоходе особняка генерала барона фон Рейзена, и прислуга смилостивилась над ним, кинув веревку лишь после того, как минут двадцать поджаривала ему пятки, затопив печь мелкой щепой. За год до революции он поссорился с бандой карточных шулеров братьев Сапоревичей, месяц охотившихся за ним по московским притонам и обещавших вырезать на груди все четыре масти.
Однако сейчас ему было гораздо страшнее. Ваньке Шестикаеву не верил Князь.
— Голубчик, а где же колечко? — еще раз повторил главарь.
Ванька молчал, уставившись в каменный пол. Было сыро, от стен подвала тянуло плесенью. Подобная обстановка ему очень не нравилась. Ванька привык к обычным трактирам-притонам и не понимал, почему главарь решил обустроить свою резиденцию в подвале бывшего винного погреба. Мысль о том, что из низкого сводчатого зала до поверхности надо добираться минут пять, пугала Ваньку.
Будь его воля, Шестикаев никогда не стал бы водиться с Князем. Но выбора у Ваньки не было. Его прежнего главаря — Лешку Бричку два месяца назад Князь застрелил собственоручно в трактире возле Хитрова рынка, на глазах у остальных ребят, а потом сказал осиротевшим людям Брички:
— Пацаны, теперь вы подо мной. Если кто хочет жить без меня — вольному воля. Но если попадетесь на дороге, маму проклянете, что на свет родила. А Москва город маленький. Понятно, сявки? — закончил он, пихая ногой остывающий труп.
Так Ванька пошел под Князя, но с той поры только и думал о побеге. Слишком хорошо он помнил недавние времена, когда промышлять можно было в одиночку. Сам украл, сам
Последний раз ему и еще двум ребятам приказали навестить старого лакея генеральши Каменской, покинувшего свою госпожу за неделю до того, как она направилась в Петроград, чтобы оттуда податься в Финляндию. По сведениям Князя, холоп счел необходимым вознаградить себя за долгую службу некоторыми драгоценностями и уже выходил на скупщиков, но пока не расставался с вещичками, опасаясь продешевить.
— И кстати, пошарьте повнимательней. У холуя должен быть перстенек с изумрудом, — как бы невзначай добавил Князь. Это «кстати» означало, что вся экспедиция и затевается ради колечка.
Ванька Шестикаев парнишкой был тупым, однако давно уже понял — некоторые вещи стоят гораздо дороже, чем может показаться. Перстень к ним относился безусловно.
Черт попутал Шестикаева, когда именно он, обыскивая квартиру лакея, зарезанного после неудачной попытки сопротивления, наткнулся на перстень. Перстенек находился на дне дешевого подсвечника и весь был залит воском. Напарники Ваньки возились по соседству и не видели находки.
Если бы дело касалось статуэтки или ожерелья, он, пожалуй, и не рискнул бы. Но колечко — штучка мелкая. Сунул в сапог, и все. Так Ванька и сделал.
За последние месяцы у него накопилось немало таких ценных вещичек. Теперь бы все это продать и податься на юг, подальше от голодной Москвы и Князя. Однако только сейчас, глядя в немигающие голубые глаза своего хозяина, Ванька начал понимать, что поездка откладывается на неопределенное время.
— Мы и так много чего нашли, — запинаясь, сказал Шестикаев. — Браслет золотой, две сапфировые запонки, яхонтовые четки, империалов штук двадцать, шмоток разных…
— Я не про шмотки, голубчик, — мягко перебил его Князь. — Колечко ведь еще там было. А оно, голубчик, такое, что холуй его лишь в последнюю очередь продал бы. Потому что сейчас в Москве немногие за него могут нормальную цену дать. Ведь так, голубчик?
— Я же не один в квартире был, — торопливо забормотал Шестикаев, моля Бога, чтобы тот избавил его от этого взгляда.
Сзади послышалась ругань, но она тотчас стихла, когда Князь отвернулся от Ваньки и внимательно посмотрел на его напарников — лица у них чуть побелели. Потом он опять взглянул на Шестикаева.
— Петьку-Кистеня я давно знаю. Сеньку-Туляка тоже. Им верю. А тебе не верю, голубчик. Так что начнем с тебя. Дылда!
Дылда, всегда стоявший за спиной того, с кем изволил беседовать Князь, схватил Ваньку за шиворот. Тот сообразил, что если бы Дылде понадобилось вынести его из подвала, тот выкинул бы его двумя пальцами, как дохлую крысу за хвост.
— В его вшивом исподнем колупаться не след, — сказал Князь. — Посмотри-ка сразу, не завалилось ли колечко ему в брюхо?
— Не надо смотреть, — торопливо сказал дрожащий Ванька. — В сапог оно упало.