Красный ветер
Шрифт:
И вдруг вспомнил. Несколько дней назад девчонка рыбака Нуньеса — Октавия, неосторожно прыгнув с камня на камень, упала и в кровь разбила ногу. И не только разбила: коленная чашечка вышла из суставов, девчонка не могла больше сделать и шагу. Ее усадили на мула, но боль, видимо, была настолько сильной, что Октавия все время кричала, и на нее жалко было смотреть.
К вечеру нога распухла, посинела, жена Нуньеса тоже голосила, заламывая от отчаяния руки, а сам Нуньес, растерявшийся и убитый горем, ходил туда-сюда и, ни к кому не обращаясь, спрашивал: «Что делать? Что ж теперь делать?..»
Вот тут-то и появился этот арагонец с
— Снимите девочку с мула и положите на землю.
Нуньес, не задумываясь, подчинился. Осторожно сняв дочку с мула, он положил ее на расстеленное женой одеяло и выжидающе посмотрел на арагонца. А тот некоторое время осматривал и ощупывал коленные суставы Октавии, потом вдруг сделал что-то такое, отчего девочка завопила на всю округу.
— Сейчас все пройдет, — спокойно и уверенно проговорил арагонец. — Теперь все будет в порядке.
И действительно, не минуло и часа, во время которого этот человек не отходил от Октавии, как девчонка успокоилась и, улыбнувшись, сказала:
— Уже почти совсем не больно… Только чуть-чуть…
Нуньес приказал жене:
— Росарико, вытащи-ка тот кусок вяленого мяса, что спрятала на черный день. И мою фляжку. Мы должны угостить этого доброго человека чем бог послал. Если сеньор не против, мы хотели бы узнать его имя… Я правильно говорю, Росарико? Когда-нибудь мы помолимся за него…
Арагонец сказал:
— Мое имя — Альваро. Альваро Кондоньес. — И впервые улыбнулся. — А вяленым мясом вы лучше накормите девчушку. Она потеряла много сил и нуждается в пище больше, чем я.
Он собирался уйти, но Нуньес и Росарико ни за что не хотели его отпускать. Приготовили скромный ужин и позвали Руфо Эскобара («Тыне должен отказать нам, Руфо, у нас такой праздник, такой праздник, добрый человек Альваро Кондоньес спас нашу Октавию!»).
За ужином они выпили по кружке вина, и Альваро Кондоньес коротко рассказал о себе: он врач, коммунист, до победы Народного фронта долго сидел в тюрьме, а потом, когда Франко поднял мятеж, дрался с фашистами на баррикадах у стен Мадрида…. Здесь, с беженцами, он потому, что так ему приказала партия: коммунисты не могут бросить на произвол судьбы тысячи и тысячи людей, они должны помогать им и в конце концов разделить с ними их судьбу…
И вот он сидит, коммунист Альваро Кондоньес, и Андрее Медио указывает на него, как на одного из убийц и воров. «Нет, что-то тут не так, — снова повторяет про себя Руфо Эскобар. — Я коммунистов знаю хорошо. Кто, как не они, всегда были за рабочего человека, кого, как не их, первыми бросали за решетку при любой забастовке! А сколько их замучили в тюрьмах, сколько удушили гароттой, сколько перестреляли! Нет, что-то тут не так!..»
— Ну-ка, идем! — Эскобар, не выпуская плеча Медио, подтолкнул его вперед. — Ну-ка, идем! Не иначе как придется устроить очную ставку.
— Не пойду! — крикнул Медио. — Не имеешь права насильно. Ты не судья. Я по-честному помог тебе. Слышишь? Какая там очная ставка! Ты лучше не терял бы времени зря… Хочешь, я все же позову твоих басков, иначе эти арагонцы укокошат и тебя, как твоего сторожа…
Было видно, что Эскобар совсем не слушает Медио. Ведя его впереди себя, он не отрываясь смотрел на Альваро Кондоньеса и никак не мог представить, чтобы этот человек с умными и добрыми глазами мог стать вором и убийцей. В то же время в нем все более крепло
Андрее Медио вдруг рванулся в сторону, но Руфо Эскобар был начеку. Быстро подставил ему ножку, и тот растянулся, а когда Эскобар начал поднимать его за шиворот, стал биться о землю, как припадочный, и кричать:
— Помогите, этот бандит убивает меня!
— Не шуми, — сказал Эскобар. — Чего тебе бояться, если ты честный человек, а не дерьмо!
Он силой подтащил его к группе арагонцев, силой же и усадил на небольшой камень, сказав:
— Не вздумай попытаться смыться, слышишь, ты? Иначе я в два счета переломаю тебе ноги.
— Не бойся, Руфо, смыться мы ему не дадим, — услышал он за своей спиной. — Делай свое дело и не беспокойся.
Эскобар оглянулся. Не меньше десятка басков стояли рядом, он и не заметил, когда и как они здесь оказались. У передних руки были засунуты в карманы, и Эскобару не стоило особых усилий догадаться, что там у них или ножи, или еще что-нибудь. Он сказал:
— Поспокойней, ребята, сейчас мы во всем разберемся…
Арагонцы между тем во все глаза глядели на эту картину, ничего не понимая, но невольно насторожившись, — это видно было по их напряженным позам и по тому, как они вроде бы незаметно придвинулись к Альваро Кондоньесу, точно ему угрожала опасность и он нуждался в их защите.
Руфо Эскобар тоже присел на камень, не спеша извлек из кармана мешочек с табаком и сигаретную бумагу. Так же не спеша скрутил сигарету, провел языком по краю бумаги, прочно ее заклеивая. И лишь после того как прикурил от зажигалки и несколько раз затянулся, сказал, обращаясь к арагонцам:
— Прошедшей ночью у нас случилось несчастье. Кто-то убил нашего человека, сторожившего ящик с несколькими фунтами мяса. Кто это сделал, мы не знаем. А Вот он, — Эскобар ткнул пальцем в Андреса Медио, — говорит, что знает… Ну, Медио, давай рассказывай все по порядку.
Андрее Медио молчал. Втянув голову в плечи, он понуро сидел на камне, затравленно глядя то на арагонцев, то на Эскобара. Руки у него дрожали, и он, чтобы скрыть это, засовывал их под пиджак.
— Ты что? — резко спросил Эскобар. — Или у тебя язык втянуло в заднее место?
И тогда Медио быстро-быстро заговорил, словно боясь, что его могут перебить и недослушать:
— Да я все видел! Все! Слышите, камарадас? — Он повернулся и посмотрел на стоящих в угрюмом молчании басков. — Вот эти двое, — Медио указал на Альваро Кондоньеса и сидящего рядом с ним человека, — ночью прокрались к ящику, рядом с которым сидел ваш сторож. А я оказался там случайно — шел по нужде. Хотел закричать, но потом услыхал, как стороне охнул и тут же упал. А у них, у этих двоих, была сумка… Плетеная… Что они потом делали и куда пошли, я не знаю. Потому что насмерть перепугался. И весь день меня била лихорадка… От испуга. А потом все же решился и рассказал Руфо Эскобару. Да, рассказал обо всем. Потому что подумал: все мы тут вроде как попали в западню, какие такие беды нас ожидают, мы не знаем, и если среди нас начнется вот такое — грабежи и убийства, — никому из нас несдобровать…