Красный замок

Дуглас Кэрол Нельсон

– Мне сейчас кажется, – вставила я, – что безумец, который напал на меня в парижской панораме, когда меня усыпили хлороформом, был не Джеймс Келли, а Медведь. Он пытался расстегнуть мне блузу, – призналась я со стыдом и отвращением.

– Да уж, Келли сразу полез бы с ножом, – согласилась Ирен. – А кстати, как насчет мебельщика? – спросила она у Холмса.

– Возможно, он совершил одно-два убийства, пытаясь подражать Господину, но не в Лондоне. Его стремительный отъезд после убийства Мэри Джейн Келли, без сомнения, был бесплодной попыткой догнать Татьяну и Медведя, которые пустились в бега. После тогдашнего зверства

даже наши русские безумцы должны были понять, что все зашло слишком далеко и больше нельзя рассчитывать на прикрытие уайтчепелских трущоб.

– Тут есть логика, – сказала я, адресуя ремарку Ирен. – Особенно если учесть знак «Хи-Ро», нацарапанный на местах ритуалов, и тот факт, что все известные убийства формируют хризму на картах соответствующих городов.

– «Хи-Ро»? Хризма? – переспросил мистер Холмс. – Это что еще за нонсенс?

– Просто предположение, – сказала Ирен с притворным безразличием. – «Хи-Ро», или хризма, – греческий символ Христа, пересечение креста в форме «Х» и буквы, напоминающей «Р». Мы заметили, что места убийств воспроизводили крайние точки символа на картах Лондона, Парижа и Праги.

– Мне нужны копии этих карт… и желтая тетрадь мадам Татьяны, в которой она писала, когда мы встретились с ней.

– Ах да, тетрадь, – вспомнила Ирен. – Я отдала ее Квентину, потому что он окажется в цивилизованных местах раньше нас.

– Отдали Стенхоупу! Я должен прочитать ее!

– Там все по-русски.

– Мне переведут, – упрямо возразил детектив.

– Я сама собиралась этим заняться. В конце концов, сей документ касается материй, непосредственно связанных со мной и моими близкими.

– Нам вряд ли удастся еще что-нибудь вытянуть из мадам Татьяны, если она не захочет говорить, а Медведь слишком дик, чтобы открыть мне какие-либо тайны, кроме разве что природы собственных заблуждений. Я должен прочесть этот дневник!

– Может быть, я сделаю для вас копию перевода? – невинно предложила Ирен.

Цыганская ярость выглядит устрашающе, даже когда ее изображает раздраженный английский джентльмен.

– Попробуйте только не сделать! И я не уйду без копий карт, упомянутых мисс Хаксли. Ваша теория выглядит притянутой за уши, но я хочу разобраться в ней и выяснить степень ее применимости.

Ирен рассмеялась:

– Вполне равноценный обмен. Ваше профессиональное мнение о спорных символах на картах, которые все равно придется спрятать от историков, – на перевод дневника о религиозной мании Григория. Подозреваю, карты будет гораздо легче прочесть, чем желтую тетрадь. – Ирен взглянула на меня. – А ведь есть еще дневник Нелл. Нужно его скопировать в полноценном размере.

– Будет сделано, – сказала я мрачно.

Из разговора вытекало, что Ирен, я и мистер Холмс вскоре непременно должны встретиться для обмена мнениями и вещественными доказательствами по делу, ужасные обстоятельства которого вызывали желание немедленно их забыть их все до последней мелочи.

Да, как жесток мир: в нем Квентин превратился в загадку, которую я не надеялась не то что разгадать, а даже увидеть вновь, между тем как Шерлок Холмс стал нашим партнером.

И тогда я вспомнила самый яркий момент в водовороте событий, навсегда изменивших мою жизнь. Посреди побоища, которое мне пришлось против желания наблюдать, чистый голос Ирен запел простой старый гимн, сочиненный бывшим грешником: «О, благодать».

Мне оставалось

только надеяться, что благодать прольет свой свет и на меня, пока время уводит нас все дальше и дальше от пучин ада, живущего в изломанных умах и сердцах.

Послесловие

Для Европы Распутин был не фактом, а анекдотом. Для нас же он был больше чем факт. Он был эпохой.

Александр Яблонский в некрологе Распутину (1916)

Наконец-то закончена моя кропотливая работа составительницы, и я могу свободно цитировать желтую тетрадь Татьяны, не опасаясь выдать ошеломляющую правду, потому что теперь она лежит как на ладони, ожидая изучения и, вероятно, обсуждения читателями всего мира.

Личность Медведя – а слово «медведь» часто используется русскими как уменьшительно-ласкательное – должна быть очевидна любому, даже поверхностному знатоку истории. Это не кто иной, как молодой Григорий Ефимович Распутин, тот самый «юродивый монах», чье влияние на последнего русского царя Николая II и его супругу Александру сыграло немалую роль в их падении и гибели.

Через двадцать с небольшим лет после событий данной книги могучее темное обаяние Распутина сделает его доверенным лицом императорской четы, не в последнюю очередь благодаря его умению справляться с гемофилией, которой был подвержен юный наследник престола. Григорий станет самым влиятельным человеком в стране и ключевой фигурой в кровавом распаде империи и русской революции, завершающей драматическую цепочку, начавшуюся американской и французской революциями в конце восемнадцатого столетия. Затем последуют почти восемьдесят лет господства социалистов в России и холодная война двадцатого века.

Распутин в свой звездный час в Санкт-Петербурге будет более зрелым и знаменитым, но в некоторых аспектах все таким же диким человеком. Сохранится его неутолимая жажда алкоголя и женщин. Он сможет позволить себе публично раздевать аристократок, будет заставлять девушек спать с ним, чтобы убедиться в их и своей воле к воздержанию с единственным результатом – отрицательным. Огромный размер его мужского достоинства станет предметом столь широкой огласки, что, будучи остановлен на улице за дебоширство, он заведет привычку расстегивать штаны и демонстрировать пенис вместо удостоверения личности. Он будет водиться с цыганами и впадать в буйство от их музыки, танцуя до потери сознания. Годы лишь усилят дар Распутина, начиная необычной силой личности и заканчивая невероятной живучестью, благодаря которой убийцы едва не потерпели фиаско, даже отравив, застрелив, заколов и утопив его в реке в декабре 1916 года.

В нем сочеталось несочетаемое. Всякий, кто знает историю жизни Григория Распутина, поймет, почему его называли святым чертом. Так враги поименовали книгу о нем еще при его жизни. Он не был монахом, но следовал христианским религиозным традициям, хотя пользовался более примитивными приемами внушения, как шаман, ведь его сибирские соотечественники мало отличаются от американских индейцев, обитающих на мерзлых побережьях Берингова пролива, где Россия и Аляска почти касаются друг друга цепочкой обледенелых островов, одновременно разделяющих и соединяющих две страны. Христианство же, попав в суровый сибирский климат, дало множество странных ростков.