Красный
Шрифт:
Женщины снова принялись петь. Не латынь. Греческий, возможно? Какой-то гораздо более древний язык?
Минотавр подошел ближе. Это не мог быть Малкольм, верно? Малкольм был высок, но не настолько, как этот гигант. Ни один живой человек не был таким высоким, таким широким, таким массивным.
Он подошел еще ближе, так близко, что она почувствовала тепло, исходящее от него. Прижавшись к камню, она дрожала. Из-под красного плаща протянулась рука - слава Богу, человеческая. Она была огромной, мускулистой и испещренной венами, как у Малкольма, но еще больше. Рука нежно прикоснулась к ее лицу, так нежно. Он погладил ее дрожащие губы и смахнул слезы со щеки. Минотавр, казалось, пытался успокоить ее и утешить. Он - больше не «зверь», потому что внутри был мужчина, каким бы изуродованным он ни был, - ласкал ее волосы, линию подбородка, уши. Ее сердцебиение
– Малкольм?
– прошептала она, надеясь, что он как-то ответит, даст ей понять, что каким-то образом это был он, даже если наркотик, который он дал ей, превратил его в забавную зеркальную версию себя, намного большую, чем любой нормальный мужчина. Хотя он ничего не сказал и ничем не выдал себя, она чувствовала, что это Малкольм. Что-то в том, как его пальцы коснулись ее лица, подсказало ей, что это был он. Она больше не боялась. Сегодня они играли в жертвоприношение, он зверь, а она жертва. Он Минотавр, а она Дора. Это была всего лишь еще одна игра.
Мужчина подошел так близко, что его плащ коснулся ее обнаженной кожи. Она вздрогнула от прикосновения, мягкое покалывание бархата на голых ногах, восхитительное ощущение для ее обостренных чувств. Когда он устроился между ее раздвинутых бедер, она попыталась разглядеть его лицо под капюшоном плаща, но капюшон и темнота скрывали его черты. Так или иначе, скрытое лицо было гораздо более тревожным, чем кожаная маска быка, которую она себе представляла.
Огромная рука, коснувшаяся ее лица, переместилась на правую грудь. Минотавр обхватил пальцами сосок и ущипнул, затем слегка потянул за него. Да, это был Малкольм или какая-то его версия. Должен был быть он. Именно так он трогал ее, собственнически, без предупреждения или извинений. Ее грудь казалась такой маленькой в огромной руке, которая ласкала ее. Она была благодарна за руку под головой, пока она извивалась в своих узах. Затем он переместился на другую грудь, нащупывая ее, массируя и лаская. Грубое обращение возбудило ее, хотя она не хотела этого. Она протянула ногу в складки его плаща и почувствовала твердое, как камень, мужское бедро. Она подняла другую ногу и нашла другое бедро. Под его плащом было тепло. Его кожа была потрясающе горячей на ощупь, и в прохладном ночном воздухе она жаждала этого тепла. Мужчина рыкнул, когда она обхватила его ногами за талию, и его горячее дыхание обдало ее лицо. Рука на ее груди скользнула между ее ног. Его пальцы исследовали ее в поисках влаги и нашли ее. Он проник в нее большим и указательным пальцами. Она застонала, как животное, когда он раздвинул пальцы в ее теле, а затем углубился. Он готовил ее принять его член. Теперь она почувствовала орган, такой же массивный, как и все остальное в нем. Он прижался к внутренней стороне ее бедра, еще горячее, чем остальное его тело, сочащийся жидкостью и твердый, как камень позади нее. Она ужасно жаждала его, хотя его увеличенный размер пугал ее.
Он убрал руку и приставил головку органа к ее входу. Он был слишком большим. Он разорвет ее, если она примет его. Она отпрянула, но прятаться или бежать было некуда. Мужчина опустил голову в капюшоне к ее груди и провел языком по соску. Это было странно, не похоже на язык или рот Малкольма. Было странно холодно, но не так уж неприятно. Снова и снова он облизывал сосок и ласкал всю грудь длинными движениями языка. С каждым щелчком и движением языка массивный член мужчины все глубже погружался в ее лоно. Мона раскачивала бедрами, чтобы принять еще больше. Минотавр снова рыкнул, нечеловеческий звук, который испугал бы ее, если бы она не была так поглощена наслаждением от проникновения. Глубокие мышцы влагалища протестующе застонали, когда его огромный орган раскрыл ее, раздвигая стенки и погружаясь в нее все глубже. Она обвила ноги вокруг него и зафиксировала себя, двигая бедрами вверх и вниз. Удовольствие было нечестивым. Она просто обезумела. Он приподнялся и вонзился в нее. Она закричала, когда он наполнил ее полностью, более наполненной она никогда не была. Она не могла этого вынести. Она должна была вытащить
Его движения были медленными и неторопливыми. Он вышел до самой головки и вошел в нее на несколько дюймов. Он был близко к ней, настолько близко, что она могла поднять голову от камня и уткнуться носом ему в грудь, если бы ей удалось каким-то образом раздвинуть складки плаща. Женский шабаш все еще пел, хотя Мона едва слышала их. Мужчина ничего не говорил. Они совокуплялись в полной тишине, если не считать дыхания. Ее бедра стали влажными, и она почувствовала, как еще больше жидкости стекает по валуну под ее бедрами. Прошли минуты. Он двигался быстрее внутри нее, но недостаточно быстро, чтобы довести ее до второго оргазма. Она чувствовала, как что-то нарастает, что-то большее, чем ее собственная кульминация.
Пение становилось все громче, его толчки все сильнее и глубже. Даже прикованная цепью к скале, Мона чувствовала, как ее тело плывет, невесомое, не пришвартованное. И снова массивная рука нашла ее груди и ласкала их, теребя затвердевшие точки, безжалостно сжимая. Рука была идеальной во всех отношениях, за исключением ее причудливого размера, и она не могла не выгибаться ей навстречу. Она разрывалась между желанием получить его грубые ласки и желанием спрятаться от этого существа в плаще, убежать от него. Но куда она могла пойти? Даже если бы она не была прикована к скале, член внутри нее пригвождал ее к валуну так же, как бы это делал железный кол в ее теле.
Минотавр - мужчина, Малькольм, кем бы он ни был - поднял ее с валуна и подсунул под нее руку. Они были склеены вместе в чреслах. Еще один поток семени наполнил ее, и она снова кончила. Только с Малкольмом она впервые ощутила, как мужчина кончает внутри нее. Должно быть, сейчас все закончится. Ни один мужчина не может дважды кончить внутри женщины и после этого продолжать ее трахать. Это было неестественно. Это было невозможно. И все же он продолжал проникать ее дырочку. Ее лоно ощущалось как открытая рана, ткани влажные, обнаженные и слегка щипало.
Ей нужно остановиться.
Она не хотела, чтобы это заканчивалось.
Он вытащил руку из-под ее головы и схватил ее за бедро. Другая рука держала другое бедро. Он рывком притянул ее бедра к себе, насаживая ее на себя, пронзая. Пение становилось все громче, пока оно не стало единственным, что она слышала. Это было громче, чем ее дыхание, громче, чем его, громче, чем их совокупление, громче, чем ее собственные крики, когда он приближал ее к финальной кульминации. Она рухнула на камень, повернула голову и уткнулась в свою руку, закричала, пока мышцы внутри нее раскрывались, изгибались и подстраивались к этому нечеловеческому органу.
Это когда-нибудь закончится? Да, должно. Она чувствовала, как приближается к концу, приближается к последнему оргазму. Она попыталась ускорить конец безумными движениями бедер, и мужчина в плаще ответил более быстрыми толчками. Это было первобытное соединение тел. От Моны ничего не осталось - ни ее имени, ни прошлого, ни жизни во внешнем мире. Не было никакого внешнего мира. Было лишь соединение их тел, влага, камень позади нее и плащ, защищающий ее, и ничего больше. Минотавр проник в каждую часть ее пожирающего отверстия. Оно приближалось. Она чувствовала его. Оно приближалось. Почти здесь. Оно приближалось. Последний спазм единения. Оно приближалось. Закрытие раны. Оно приближалось. Жертва, которая свела их вместе. Оно приближалось. Оно приближалось. Мужчина вколачивался в ее глубину. Она подняла глаза к ночному небу и увидела, что все звезды потускнели.
Оно приближалось.
Мужчина откинул капюшон, и Мона закричала.
– Это я, дорогая, - прошептал Малкольм ей на ухо.
– Это всего лишь я.
Мона обнаружила, что лежит на кровати в задней комнате, а Малкольм, обнаженный, лежит на ней, двигается внутри нее. Оргазм Моны потряс ее до глубины души, шейка матки безумно сокращалась, почти болезненно, даже когда она снова закричала от ужаса.
Минотавр, фигура в плаще, которая была и не была Малкольмом, исчезла. Так же, как и огонь, и жрицы, и пение, и цепи вокруг ее запястий и живота, и валун под спиной. В комнате не было ничего кроме горящей свечи на стуле, портретов женщин вокруг и над кроватью, звуков улицы, и веса Малкольма, удерживающего ее на кровати.