Краткая история белковых тел
Шрифт:
Да, ситуация неоднозначная, как и оценка этого человека.
Я лежу в палате один, глазею в потолок. Правая рука и половина тела забинтованы, левая свободна, ею я держу пряник и потихоньку откусываю, по кусочку. Так лучше думается.
Мне вспоминается мой город -- мирный и уютный, заряжающий энергией и успокаивающий. Под его сенью живут сотни тысяч людей, они не задумываются о том, что их может неожиданно, совсем как летний дождь, налетевший из ниоткуда, накрыть "Градами", что надо всегда знать, где ближайший подвал, превращенный в бомбоубежище. Надо знать, где можно добыть
А еще мне вспоминается Лиза Соснина.
Наверное, её беременность уже видна и живот не скроешь свободным платьем. Она счастлива. Я так и вижу, как она идет под руку с Евгением Ивановичем, человеком с блестящей головой, умащенной гелем. Вечерний променад полезен для ребенка.
Иван Кравчук? Тоже неплохо себя чувствует -- охмуряет очередную офисную девчонку, твердит ей с придыханием бархатным голосом:
Я живу на чужой территории,
И домой невозможен побег...
И он гладит её ласковым взглядом, любуется, как гурман любуется аппетитным куском отбивной, лежащей на тарелке, прежде чем дотронутся до него.
Алёна Василькевич всё так же хохочет, довольная насыщенной жизнью, друзьями и сама собой.
Такая и должна быть спокойная и сытая жизнь хищников, чувствующих свою власть и пожирающих белковые тела, разбросанные вокруг. Мир сильных особей, закрытый для меня наглухо.
Пару раз в палату звонили родители из Новосибирска. Они не знают, где я был, что делал. Сказал им, что совершал с друзьями поход по горам Кавказа. У нас было пешее восхождение, и я неудачно упал -- повредил руку. Вот и всё, ничего страшного.
Невольно скашиваю глаза вниз и вижу забинтованную правую руку, шевелю пальцами, просто так, чтобы проверить. Но проверка не нужна, я знаю, что пальцы работают нормально, чувствительность не потеряли, нервы и сухожилия целы.
Всё цело и пора мне уже выздоравливать -- хватит валяться, точно инвалид!
Эта мысль занимает меня целиком, и я шевелюсь на кровати, которая жалобно скрипит. Потом опускаю ноги на пол, чувствуя тупую ноющую боль в плече, поднимаюсь, начинаю слоняться по палате. Сам себе я напоминаю призрак, бестелесный дух, витающий в раздумьях в лечебном учреждении. "Печальный Демон, дух изгнанья, летал над грешною землей".
"Интересно, кто же его изгнал?
– - думаю я над строчками Лермонтова.
– - Меня вот никто не изгонял, я сам себя отправил на войну. Вообще-то нет, меня изгнали с работы".
Я невольно останавливаюсь от такого открытия, кажущегося поначалу верным, а потом, после недолгого размышления, ошибочным. "Ну и что?
– - продолжаю раздумывать.
– - Разве это повод убегать? Нет! Уволить могут и с другой работы и еще не раз, а вот изгнать себя я могу только сам, и никто другой. И никто другой!"
Последнюю фразу я повторяю, как автомат несколько раз, словно от этого зависит моё спасение или прощение: можно выбирать, что больше подходит. "Никто другой! Никто другой! Никто другой!"
А потом я ловлю себя на мысли, что несколько бравирую своим положением белкового тела. Действительно, так жить проще. С белкового
Пока стою в халате, перебинтованный и погруженный в туманные размышления, в палату входит врач -- мой лечащий доктор. Он, конечно, знает кто я и откуда, то есть ему известна некая правда обо мне, но не вся. Тем не менее, этот врач тем и полезен, что не задает лишних вопросов, таких как я, он уже видел достаточное количество. Он производит подробный осмотр моего продырявленного тела, который я терпеливо пережидаю.
Доктор довольно бурчит:
– - На поправку идете, молодой человек. Молодцом, молодцом!
– - тем самым поддерживая во мне возникшее желание, скорее отправиться на волю из больничных стен.
– - Стараюсь!
– - скромно отвечаю, чтобы как-то отреагировать на врачебный комплимент.
Не знаю, доктор ли сообщил о моем состоянии кому-то или кто другой, но после обеда в палате появляется подтянутый с гладко выбритой головой человек, напоминающий армейского офицера в гражданке. Впрочем, я не ошибаюсь, определяю это по содержанию разговора.
– - Данила Изотов?
– - спрашивает мужчина, присаживаясь на стул у кровати.
– - Он самый.
– - Как здоровье?
– - мужчина немногословен, его речь напоминает отрывистые команды армейского языка.
– - Нормально!
– - тоже стараюсь быть лаконичным.
– - Мне сказали, что идешь на поправку. Это хорошо!
– - Да, врач осматривал. Наверное, скоро выпишут.
– - Ну и как?
– - армеец испытующе смотрит в мое лицо.
– - Что как?
– - Готов продолжить на Юго-Востоке?
Я отрицательно машу головой. Нет, я не готов продолжать на Юго-Востоке. Эта война, как я уже уяснил -- не для меня. Я там чужой. На лице мужчины написано разочарование, но, надо отдать ему должное, он не занимается уговорами, не сулит заманчивые перспективы или деньги. Он встает, сухо кивает на прощанье, уходит.
19.
И вот я вернулся.
Город не ждет меня, живет своей жизнью, абсолютно далекой от жизни города-призрака на Донбассе. Море огней, шум машин и люди везде: на улицах, в офисах, в метро. Они кажутся такой большой и огромной массой, как будто некто высосал их из других городов и весей пылесосом и высыпал в беспорядке здесь, в моём городе. Так что с непривычки, пробираясь по тротуарам в густой и текучей толпе, мне приходится искусно лавировать.
Однокомнатная квартира, которую я снимал, оказалась закрытой, и я потратил некоторое время на поиски хозяйки, чтобы попасть внутрь. Заплатил ей за съем жилья за последние два месяца, а ещё мысленно поблагодарил, что она не выкинула мои вещи и не пустила новых квартирантов. Ведь я исчез внезапно, без объяснений.
Внутри ничего не поменялось, только добавилось пыли, укутавшей мелкой белесой плёнкой мебель и одежду. Почистив покрывало на диване, я принял горизонтальное положение и задумался о том, чем бы стоило заняться.