Краткая история премии Г. Токсичный роман
Шрифт:
Марыйка не справляется с чашкой и чай выплёскивается на столик. Я подвигаю ей оранжевые салфетки, она вытирает. Всё уже сухо, но она время от времени трёт салфетку о стол. Мы сидим в «Гурмане» на Маркса, тут продают чаи, которые можно сразу попробовать. Я только что записал Марыйку для литрадио, а теперь она предлагает мне стать секретарём премии Гедройца. Я согласен, и Марыйка долго посвящает меня в детали.
Я листаю документы, смотрю, кто за кого голосовал. Интересно, правда ли Костюкевич получил первое место? – Правда. По документам всё сходится. Однако, здесь голоса только белорусского жюри – ни одного польского голоса. Ни тебе Шарэпки, ни директора института польского, даже Поморского нет, хоть на вручении зачитывали его письмо, кому бы он вручил премию. То есть, как я и говорил: объявлено, что жюри белорусско-польское, а оно нифига и не польское.
В тот год белорусская литература отжалела мне должность – я стал записывать писателей для litradio.by.
Правда, Марыйка видела проблему в том, что среди жюри была Кісліцына, с которой я накануне разругался в ЖЖ по поводу её поста про книжку Насти Манцевич.
Кісліцына писала, что ждала от Настиной книжки чего-то тонкого, глубокого и, уж по крайней мере, более сексуального. А вышло, что тексты Розанова для Кісліцыной более сексуальны, чем тексты Насти. Мне глубоко насрать на то, что кажется Кісліцыной более сексуальным, но пост я прочитал так, что мол, говно, Настя, твоя книжка, не понравилась она мне, поучись-ка лучше у Розанова. Мне было бы так же глубоко насрать, если б такой пост написал «простой читатель», но его написала чувиха, которая считает себя критиком, и я захотел прояснить её позицию как критика, а не как читателя. Мало ли кому Розанов нравится?
Вообще история моих, скажем так, отношений с Кісліцыной знает взлёты и падения. На одном из пэновских конкурсов она была в жюри, вела мастер-классы и отметила мои ранние рассказы. На мастер-классе я был единственным человеком, в чьих текстах она не нашла недостатков. Всё так хорошо, говорит, написано, будто уже где-то читала, даже замечаний никаких нет. Но я пришёл туда за критикой, поэтому усомнился в компетентности. Или меня просто пожалели, такие уж некудышные рассказы. На конкурсе я вёл себя замкнуто, как обычно, а она подходила с расспросами и рассказами. Один я запомнил, про то, как Кісліцына и Хадановіч написали все стихи за Вальжыну Морт. То есть Морт талантливая, говорила Кісліцына, но языка совсем не знает, потому считай мы с Хадановічем всё за неё и написали.
Потом я написал рассказ, где менялись первые буквы имени Люси Лущик: Дуся Дущик, Щуся Щущик – было смешно, что можно менять буквы и получались имена с другим смыслом. Этот нехитрый рассказ очень понравился Кісліцыной, она попросила Марыйку его перевести и писала, что ходит по редакциям, но его не берут, мол, не понимают юмора. Не знаю, зачем это ей было нужно, вполне возможно, что если б меня этот рассказ прославил, то она бы говорила про меня как про Морт, что приложила руку к проекту Павел Антипов. Но я оказался никудышным писателем, писал мало, не прославился и Кісліцына занялась другими проектами.
Когда же начался этот конфликт? Наверно, с моего поста про Гедройца, где я назвал рецензии ерундой, которую неинтересно читать. Тогда-то отношение Кісліцыной поменяло свой знак. Такой кучи говна до неё на меня ещё не выливали. Она написала, что я не различаю жанров критики, что я защищаю подругу, а не книжку. Я ответил текстом, мол, мы были молоды, вы нас за ручку привели в литературу, мерси, но мы вас переросли – пока! Срались мы воодушевлённо. К беседе присоединился Андрэй Адамовіч, мы выведывали у Кісліцыной инструменты критика, которыми она пользуется, методы оценки и прочее. Она отвечала, что мы идиоты, а это показывало, что методов и инструментов у неё нет – так мы и думали. Последний аргумент Адамовічу у неё звучал так «Ідзі на хуй!”. После чего мы созвонились, решили, что, наверное, зря вывели её из себя, и написали в личку извинительные письма. Я в своём извинялся только за то, что позволил себе не заметить, как беседа её травмирует. Своего мнения, конечно, не переменил. Но, на всякий случай, удалил пламенный пост про «переросли».
Так как Хадановіч был не против того, чтоб я занимался премией, Марыйка повела меня к пани Эльжбете Щепаньско-Домбровской, советнику, pani S-D, Шчэпке, Эльжбете I, её так много, а меня так мало. В здании института польского, недалеко от Красного костёла, в обстановке жуткой секретности был распечатан бюджет с итоговой цифрой 5700. В примечании было сказано, что ещё на одну тысячу работы проведёт ПЭН, то есть работы проведу я и ПЭН мне будто бы заплатит, а на самом деле, я сделаю всё бесплатно, только ради того, чтоб в графе «участие пэна» стояла цифра 14,7%. В 5700 не вошли также 200 евро на дизайнера, потому что Марыйка при суммировании пропустила эту строчку. Я почему так подробно привожу эти цифры. Для того, чтоб вы вдумались: 5700 – организация, 10000 – премия, на всю про всю премию самого Гедройца выделено всего-то 15 700 евро. Столько стоит какая-нибудь не самая дорогая машина. Какой-нибудь идиот-предприниматель, скопивший за год на
О, эти премии, – думал я, – если из-за неправильного языка я не могу их получать, я буду их вручать! Хотя выбор победителя от меня мало зависел, да и как только я занялся организацией, мне сразу стало всё равно, кому вручать. По большому счёту, всё говно, что-то лучше, что-то хуже, но на десять тысяч никто не наработал.
Итак, я главный организатор. Но как мне работать? Документа, который бы описывал мои функции – нет, Марыйка вроде говорит, что делать, но это не всегда совпадает, с тем, что говорит Хадановіч. Кто главнее? Кто источник власти, кто мне указ? Поляки дают деньги, но до поры до времени им плевать, как всё организовано. Меня позвала Марыйка, но сама-то она из должности ушла. Хадановіч – источник власти? Но почему мне этого открыто не говорят? Я должен догадаться сам, сделать вид, что понял? Ну, допустим, понял. Хотя вот Хадановіч говорит, кого хотел бы видеть в жюри, и себя бы он тоже хотел видеть в жюри. Какая-то это не очень чистая игра, ну или игра без чётких правил. Но раз я не вижу поблизости никого главнее Хадановіча, то, думаю, буду воплощать его идеи, а там разберусь. Но с его идеями у меня сразу возникают проблемы. Он говорит, Акудовіча в этот раз брать не будем, он книжку написал, которая вполне может претендовать на первое место. Окей, не будем так не будем. Но когда я говорю об этом Акудовічу, он расстраивается, говорит, что лучше бы в жюри, но раз уж так решили. Кто решил, думаю я. Решил какой-то орган, комиссия, комитет? Но это решил Хадановіч! Я иду к Хадановічу, так мол и так, Акудовіч хочет в жюри. Ах, он по-видимому думает, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, типа, за жюри заплатят точно, а премию ещё неизвестно дадут ли – излагает Хадановіч мысли Акудовіча. В итоге, Акудовіч остаётся в жюри. Но меня такая система назначения жюри очень настораживает. Ещё есть польская часть жюри – это посол и директор института польского, это Адам Поморский, и ещё Хадановіч с Марыйкой говорят, чтоб я позвал Малгожату Бухалик. Я спрашиваю, как поляки читают? И не получаю внятного ответа, мол, они читают лонг. Или нет, они читают шорт. Голосуют ли посол с директором? Нет, говорят. Так нахера они в жюри? Ну, типа, чтоб им приятно было. А Поморский голосовал? Да, но опоздал с голосом, поздно прислал. То есть, я должен выслать книги Поморскому и Бухалик, но непонятно, шорт или лонг. Короче, полная хуета и неразбериха, и всем похеру, потому что действовать надо мне.
Пока я пишу Бухалик. Называй её Нутрия, говорит Марыйка, она любит, когда её зовут Нутрия. Я не решаюсь на такое панибратство и именую её пани Малгожата, хотя пани она конечно себя не ощущает, но мне пофиг. И вот эта пани говорит, что да, она согласна, шлите мне все книжки. Я говорю, оукей, пришлю шорт. Она такая, а чего шорт? Я – ну, так в правилах. Окей, говорит, шлите правила. Я думаю, ага, хер там, какие правила, я сам их не знаю. Иду уточнить у Хадановіча, он лишь разводит руками. Я говорю, ладно, пани, пришлю вам лонг. Она – неа, я всё хочу читать. Окей, пришлю всё, говорю. И положение не забудь. Я говорю – нет положения, я вообще только начал этим заниматься, войдите в моё положение, разбираюсь по ходу, давайте вместе разбираться, сейчас пока без положения, потому что я не успею его сделать, а уже на следующей премии сделаем положение так положение, всем положениям положение. Она, ясно, ну ладно. Но вообще хуйня у вас, а не премия: перво наперво надо сделать сайт, заполнить его отрывками из книг, а также написать в википедию статью о премии. Ну и пани попалась. Я не тупой, я сам знаю, что нужен сайт, но на сайт нет денег и нет человека, который бы занялся его заполнением. Про деньги не волнуйся, я напишу в посольство. И, к моему ужасу, она выбивает деньги на сайт.
Из моих знакомых сайты умеет делать только Коля. Я некоторое время раздумываю, не будет ли это коррупцией, позвать своего братаделать сайт? Но, думаю, ладно, не велика коррупция, всего-то 600 евро, и премия получает не только дизайнера и верстальщика, но и человека, который отвечает за весь фирменный стиль премии, в будущем ему придётся договариваться с типографиями и самой Щепаньской. Какая коррупция – практически благотворительность!
А Бухалик тем временем взялась за премию всерьёз. Она, похоже, чувствует, что неопытные белорусы без её экспертного мнения не смогут выбрать даже цвет сайта. Она требует, чтоб я показал ей макет. Говно, говорит она, а не макет! У нас в Варшаве в такой цвет лестничные клетки красят. И присылает пруф – фото лестничной клетки. Я её поздравляю и говорю, что в Минске красят в другой, пруф тоже прикрепляю. Если я ещё буду фоном сайта заниматься, то кто соберёт все книжки за последний год?