Край вечных туманов
Шрифт:
– Мы пойдем с вами, – поспешно сказала графиня, тоже поднимаясь.
Я сама не понимала, как она все это так обернула, чтобы увязаться вместе с нами. Теперь уж не было никакой возможности убедить ее остаться. Кроме того, хотя мне не хотелось находиться рядом с графиней, я еще больше не хотела оставлять ее со своими детьми.
– Идите за мной и не разговаривайте, – приказал вандеец.
Мы выбрались из подземного ада на землю, почти ослепленные алым огнем рассвета. Несмотря на соседство Флоры, я ощущала необыкновенный прилив сил и была готова в поисках Лескюра пройти
Оглушительно стрекотали сойки, изредка раздавалась гнусавая, но звонкая трель горихвостки. Хотя было около десяти часов утра, воздух становился даже здесь, в лесу, невыносимо душен. Лето 1793 года выдалось как никогда сухим и жарким. Обычно влажные, бретонские леса готовы были вспыхнуть пожарами, болота и озера наполовину пересохли.
Деревья становились все реже, уже была видна просека, залитая слепящим солнечным светом. От ходьбы по лесным зарослям юбка на мне была вся изорвана и запылена. По моим представлениям, мы были уже совсем близко к цели.
– Т-с-с! – вдруг прошипел Большой Пьер, со странным видом прижимая палец к губам.
Я видела, как он вытянул из-за пояса пистолет.
Слух у бретонца всегда тоньше, чем у парижанина. Большой Пьер заподозрил что-то тогда, когда мы еще ни о чем не догадывались. Он сделал повелительный знак рукой, и мы спрятались за его широкую спину. Потом стали продвигаться вперед осторожно, гуськом, один за другим. Бретонец ступал бесшумно, под его ногами не треснула ни одна ветка. Наготове он держал пистолет.
– Вероятно, это синие стоят лагерем, – проговорил он с ненавистью.
Его взгляд был устремлен далеко за просеку, туда, откуда донесся едва слышный шорох. Я только теперь поняла, что вызвало его подозрение. Птицы! Раньше они пели, а теперь умолкли, как бывало всегда, когда поблизости располагался большой отряд людей. А еще, вероятно, Пьер ощутил запах дыма от костра. Или просто, как оборотень, на расстоянии чуял человеческий запах.
Он снова сделал нам знак, призывая уйти в сторону, спрятаться на дне оврага, заросшего колючим орешником. Я повиновалась этому первая, полагая, что Пьеру лучше знать, что делать. Ветки орешника оцарапали мне руки. И тут прозвучал громкий звук, спутать который я не могла ни с чем.
Прозвучал выстрел.
Я в ужасе обернулась. Флора де Кризанж стояла на краю оврага, в ее поднятой руке дымился пистолет. В десяти шагах от нее лицом вниз лежал Большой Пьер, раскинув огромные руки в стороны. Пуля попала ему прямо в затылок.
Непонимающими глазами я смотрела то на него, то на графиню. Сомнений быть не могло. Это она застрелила его. Кроме нее некому. Но зачем?
– Что вы сделали? – прошептала я. Мне казалось, что я сплю и мне снится какой-то нелепый кошмар.
Графиня повернула ко мне лицо, и меня поразило его бесстрастное спокойствие.
– Так нам будет легче объясняться, – произнесла она, и улыбка тронула ее губы.
Я молчала. Гибель Пьера, такая нелепая, так поразила меня, что я лишилась дара речи.
– Мы ведь знаем друг друга лучше, чем признавались, не правда ли, дитя мое? – певуче спросила она.
Потрясенная, я
– Пришло время открыть карты. Мы ведь соперницы, дорогая, и больше не нужно этого скрывать. Бедняга бретонец только помешал бы нашему разговору.
Она говорила так спокойно, почти благожелательно, что я пришла в ужас. Она только что убила человека и вела себя после этого так бесстрастно!
– Милая принцесса, вы попытались украсть у меня моего любовника, а я не люблю, когда меня обворовывают.
Сдавленным голосом я заставила себя произнести:
– Я не знаю, о чем вы говорите.
– Вы лжете. Все наши отношения постоянно были лживы. Вы проведали кое-что обо мне и рылись в моих бумагах, ну а я все силы приложила для того, чтобы выяснить ваши намерения.
Опустив руку с пистолетом, Флора ласково продолжала:
– Сначала мне показалось, будто кто-то проведал, что я одинаково исправно работаю и на белых, и на синих. Но никто меня не разоблачил, никто не арестовал меня, стало быть, дело было не в политике. Тогда я поняла, что речь идет о любви. Знаете, как только я вас увидела, у меня екнуло сердце. Я много слышала о белокурой аристократке, которая делит со мной Клавьера, я не знала только ее имени… Он слишком хорошо это скрывал. Ну а потом вы сами себя выдали. Вы даже имели глупость потерять свою булавку в моем шкафу.
Она со смехом добавила:
– Великолепная черноглазая блондинка!.. Она оказалась куда глупее, чем можно было ожидать.
И, не продолжая больше, она выхватила из кармана белый платок и замахала им в воздухе, отчаянно крича:
– Сюда! Сюда! Граждане республиканцы, сюда!
Я молча смотрела на нее. Что она делает? Должно быть, это ревность свела ее с ума. Она не понимает, что творит!
– Остановитесь, вы обезумели! – воскликнула я в отчаянии. – Вы зовете сюда наших врагов, они и вас арестуют!
– Не беспокойтесь за меня, – любезно ответила Флора. – Как же вы, однако, глупы! Вы даже не поняли того, что я вам сказала.
Я действительно тогда не поняла. Я была слишком ошеломлена, чтобы что-то воспринимать. Я осознавала только то, что Пьер убит, а графиня – убийца.
– Вы хотите выдать меня синим? – прошептала я.
– Вы очень догадливы. Я выдам вас, да еще скажу, чья вы дочь. Они свяжут вас и выставят на глазах у вашего отца, и тогда он живо сдаст Шато-Гонтье.
Отвернувшись от меня, она еще отчаяннее закричала, пытаясь, чтобы ее услышали и с такого расстояния:
– Во имя Республики! Граждане, сюда!
Я в ужасе закрыла лицо руками. Эта подлая графиня еще и предательница. О, если бы у меня был пистолет!..
Но пистолета не было, и я ничего не могла поделать. Драться я не умела, да и графиня, пожалуй, застрелила бы меня прежде, чем я смогла бы к ней прикоснуться. Мне оставалось только ждать и слушать ее крики, призывающие сюда врагов.
И тут словно горячая волна нахлынула на меня. Волна безумной, неосознанной радости… Каким-то чудом мой слух уловил едва различимые звуки песни. Это был роялистский гимн. «Да здравствует Генрих IV!» Республиканцы никогда бы не стали петь ничего подобного…