Кража по высшему разряду

Стожкова Нина

— Слушай, мне надо работать. Иди сюда, поближе к выходу на балкон.

— Ты с ума сошел! — ужаснулась Инна.

— Тебя же никто не увидит со сцены. На балконе темно! — удивился Ромка. — И ты будешь за черной ширмой, совершенно невидима.

Инна, как сомнамбула, подчинилась своему мужчине.

Ромку окатила новая волна вдохновения. Он менял фильтры на прожекторах в какой-то одной, ему ведомой последовательности. Музыка шла за светом, свет за музыкой, хор звучал все слаженней, все прекрасней. И свет, голубой, холодный, или оранжевый, горячий, обливал Инну, спрятавшуюся за ширмой, все новой и новой волной страсти.

Ромка возвращался к ней каждую свободную секунду, прикасался к иной, еще не обласканной клеточке ее тела, и клеточка эта толчком, словно от удара тока, отзывалась на его сумасшедшую мужскую энергетику. Инна сладко замирала в этих руках, пропахших всеми театральными запахами сразу. Больше всего на свете она боялась, что магический сеанс разноцветной любви внезапно оборвется, прожекторы погаснут, и они с Ромкой снова окажутся в сумрачном мире, где нет места яркому и обманному волшебству театра.

Внезапно ей сделалось очень жарко, и Инна заметила, что сидит почти вплотную к одному из прожекторов. Однако сил встать и уйти не осталось. На ее счастье, в ту секунду, когда показалось, что она почти уснула, из зала опять раздался властный бас:

— Ну ладно, на сегодня все. Караваев, тебе особое спасибо. Что это с тобой нынче?

— Кураж поймал, Эрнест Леопольдович! — скромно признался господин осветитель и, картинно раскланявшись перед захлопавшими хористами, удалился в каморку. Инна, стараясь не шуршать шторками, тоже отползла в темноту комнаты.

— Ну, вот и все, — буднично сказал Ромка. — Тебе было хорошо, Несик?

Инна поморщилась от банальных и от этого особенно обидных слов. Они прозвучали как-то неестественно и пошло, словно столб пыли от театральных декораций взметнулся в солнечном свете. Но после того, что этот тип только что вытворял со светом и с ней, она готова была простить ему все.

— А когда… когда мы увидимся? — робко спросила Инна.

— Понимаешь, на этой неделе я очень занят, — сухо буркнул Ромка. — Премьера, репетиции, то-се… В общем, как в анекдоте, созвонимся!

Инна все поняла. Легкий холодок коснулся ее виска, словно ночная сова пролетела, затушив свечу. Ромка — мужчина одной ночи. Вернее, одного вечера. Два раза подряд чудес не будет. Казанова — он на то и Казанова, чтобы каждую неделю западать на новую жертву и одновременно стойко нести звание примерного семьянина. А она-то, дура романтическая, опять попалась, как мушка в липкие сети!

— Приятно было познакомиться, мне тоже давно пора идти, — сказала Инна официальным тоном. Затем медленно поправила задранный свитер и застегнула бюстгальтер — так буднично, словно переодевалась в гримерке после спектакля. И равнодушно, изо всех сил стараясь не заплакать, попросила проводить ее к выходу.

МУЖЧИНА ПОД КАБЛУКОМ

Ромка провожал Инну к служебному входу так официально и почтительно-отстраненно, словно она и вправду явилась за кулисы ради какой-то дурацкой экскурсии. Было ясно, что Казанова теперь потерял к ней всяческий интерес. Его бог — новизна. У служебного входа этот гид в царство Эроса по-дружески чмокнул очередную жертву в щеку и, напустив на себя сосредоточенно-деловой вид, нырнул в соседнюю дверь с надписью «Главный администратор».

Выйдя из театра, Инна почувствовала

неприятный холодок между лопатками. Вот и все. Продолжения не последует. Дело даже не в том, что она скоро уедет. Просто Ромка — человек театра. И знает, что в жизни, как и на подмостках, триумф бывает очень редко. Мельпомена — дама капризная и ветреная. Слишком много условий должно совпасть для настоящего успеха. То, что потрясло зрителей и артистов на одном спектакле, на другом рискует показаться натужной пошлостью и рисовкой. Да он и сам — натура творческая, ни за что не потерпит повтора. Даже в таком рутинном деле, как случайный секс с очередной подружкой. Словом, секунды близости, окрашенные в багровые и сиреневые тона, да еще под хоровое пение, навсегда останутся в копилке ее женских впечатлений. Второго акта не будет. Между прочим, она на него и не рассчитывала. Еще не хватало втрескаться по уши в глубоко женатого питерского ловеласа! Ей все-таки не шестнадцать, а сорок, и голова пока, хочется верить, на месте…

Однако чем больше Инна так себя уговаривала, тем сильнее охватывала ее паника. Налицо раздвоение личности! Разум негромко бубнил ей все принятые в таких случаях слова, а каждая клеточка тела рвалась к тому, от кого она с таким трудом только что отлепилась. Словно вопреки всем законам химии половина атомов, из которых она состояла, теперь принадлежала другому человеку — Роману Караваеву, и требовалось поскорее возвратить эти микрочастицы себе, чтобы опять стать прежней Инной Морозовой и научиться жить дальше. В черно-белом свете питерских переулков и подворотен. Без цветомузыки.

Очнувшись, Инна так разозлилась на себя за эти мысли, что споткнулась на очередном ледяном торосе и — о, ужас! — сломала высокий каблук.

— Вот тебе и новые сапоги! — чуть не разрыдалась она от обиды. — Дорогие, итальянские! Надо было в Питер в кроссовках ехать! С шерстяными носками!

Страдания, еще недавно такие мучительно-сладкие, обрели неприятный привкус, как прокисшее вино. И слезы наконец против воли хлынули по лицу, смывая с глаз на щеки и так изрядно размазанную тушь.

Спрятав каблук в сумочку, Инна, как хромая утка, заковыляла к метро. Идти, хромать и плакать одновременно было не очень-то весело. Ей даже показалось, что в переулке потушили свет. Серенький зимний Петербург уже не казался таким загадочным, как прежде. Грязноватые фасады и окна, люди одеты скромнее, чем в центре Москвы, и вообще этот Питер — сырой северный и, главное, скучный город. Не очень-то ласковый к москвичам, а в особенности к москвичкам. Точнее, к романтическим дурочкам сорока лет.

Прихрамывая, она вспомнила старинную поговорку: «Питер меня повытер, а я ему отомстил — в лаптях по Невскому походил». Да уж, в лаптях, по крайней мере, удобнее было бы…

Ну почему, почему она такая невезучая? Все ее любовные истории всегда заканчиваются одинаково…

Инна неуклюже скользила по колдобинам и вспоминала, как лет двадцать назад точно так же семенила маленькими шажками по леднику в Приэльбрусье. Правда, не в модельных сапожках, а в грубых туристических ботинках. Все равно ощущение было не из приятных. Да и обстоятельства, что предшествовали ее походу в горы, тоже. Бурный роман с университетским красавчиком Мишкой, километры ее восторженных стихов, подробные, вплоть до цвета свадебного платья, планы на дальнейшую жизнь…