Кража в особо крупных чувствах
Шрифт:
И две мысли в гудящей голове.
Первая – охренеть, как он умеет, оказывается. Даже не подозревал в себе таких талантов. И вот вообще же не понимал, как он это делал. Все как-то естественно и само собой. Будто он точно знает, как это делать с Элей. Именно с ней. С другими и не хотелось особо.
И вторая. Непременно и обязательно надо, чтобы это случилось с ней, когда они будут вместе. Он в ней, а она кончает.
Ох. От такой перспективы, от того, что он сам будет чувствовать, когда она под ним будет вот так вздрагивать, как она будет пульсировать,
Черт, в какой стороне от кровати валяются его штаны, в кармане которых приготовлен презерватив?!
– Теперь я оправдала твои ожидания?
Петр вздохнул – и прижал дрогнувшую руку Эли к своей груди.
– Значит, не простила.
Она потерлась щекой о его плечо.
– Простила. Я искренне спрашиваю. Тебе было хорошо со мной?
– А тебе? – он повернул голову, чтобы видеть ее лицо. Какой у нее роскошный румянец. Просто вот... Который от Петра быстро убрали – Эля спрятала лицо куда-то ему в изгиб шеи, и теперь он видел только светлую макушку. И оттуда услышал тихое: «Да».
И снова наступила тишина. Которую вообще не хотелось ничем нарушать. Но она была нарушена самым бытовым и неромантичным образом – у Петра заурчало в животе.
Эля рассмеялась и снова потёрлась теперь носом о его плечо.
– Пирог будет на десерт. А в качестве основного блюда у меня курица, тушенная с картошкой. Только я, по-моему, с перцем переборщила – получилось немного остро.
– Я люблю острое.
– Тогда пошли ужинать?
– Пошли.
Эля быстро села и уже собралась откидывать одеяло – а потом замерла. Покосилась на Петра.
– Отвернись.
– Да ладно?
Роскошный румянец в сочетании с гневно сверкающими голубыми глазами и растрепанной светловолосой шевелюрой смотрелся особенно шикарно.
– Петя!
Он тоже сел, оперся спиной об изголовье кровати, сложил руки на груди.
– Ты меня стесняешься, что ли? После… всего? Стесняешься?
Она как-то по-детски шмыгнула носом.
– Я… ну я просто еще не привыкла. Петь.. Ну пожалуйста.
Ему от этого «Я еще не привыкла» стало ужасно тепло. Как и от того, что она называет его «Петя». Терпеть не мог этой формы своего имени, а когда она говорит – тепло.
– Хорошо. Я закрою глаза.
И в самом деле зажмурился.
Эля бдительно помахала перед его лицом рукой – и лишь после этого откинула одеяло и спустила ноги с кровати.
И факт того, что за ней наблюдают, она обнаружила, когда подняла с пола свою одежду.
– Ты подглядываешь! – взвизгнула она.
Петр перестал притворяться и открыл глаза.
– На тебя нельзя не смотреть.
Она какое-то время смотрела на него, замерев, широко раскрыв глаза и прижимая к груди одежду. А потом, вспыхнув, кажется, еще ярче, – развернулась и бросилась из спальни.
Вот так даже и не скажешь сразу – какой ракурс лучше: фронтальный или противоположный. Надо будет после ужина всесторонне рассмотреть Элину Константиновну. И Пётр неожиданно для себя довольно
Он остался у Эли на ночь. Ну потому что уйти от нее было решительно невозможно. Вот просто словно дверь входную заперли. А на самом деле, не хотелось уходить – и все тут. Что ему делать дома, когда здесь можно есть вкусный свежий приготовленный ужин и слушать байки Эли про учебу в художественном училище. Таки фраза «У вас снова натурщицу изнасиловали» не на пустом месте родилась.
И пирог с вишней был просто невероятно вкусный. И не хотелось думать ни о чем – ни о работе, ни о нарушении служебного протокола, ни о чем таком же – а просто смотреть на нее, слушать ее и…
– Ты еще раз сделаешь так со мной? – прерывисто спросила она после горячего поцелуя с привкусом вишни.
Нет, есть все-таки особая прелесть в том, чтобы нести женщину на руках в постель.
– Я с тобой еще и не то сделаю.
Утро, конечно, вышло слегка неловким – но в основном, потому, что Эле приспичило смущаться. Петру было, в отличие от Эли, не привыкать просыпаться рядом с женщиной – правда, он все же старался спать один, но не всегда получалось, особенно, если барышня бывала категорически настроена остаться у него на ночь. Не выгонять же.
Но с Элей просыпаться оказалось приятно. Ровно до того момента, как она шмыгнула за дверь спальни, не дав Петру спросонья потереться всласть твердым пахом о шикарную аппетитную попу. Ну, ничего, привыкнет, она девочка умная и сообразительная.
– Эля, ты меня покормишь завтраком перед службой? – крикнул он громко в сторону ванной.
Это был стопроцентно беспроигрышный вариант, потому что через пару секунд раздалось ее звонкое:
– Конечно!
Вот и правильно. Лучше о Петре заботиться, чем о всяких сопливых Поварницыных. Тем более, он, вполне вероятно, убийца.
– Эля, у меня к тебе будет просьба.
– Да. Какая?
Она все еще немного смущалась. И это было особенно мило, если вспомнить, как она стонала и выгибалась ночью. Все же Элина – это сочетание несочетаемого.
– Если у тебя объявится Поварницын – немедленно сообщи мне. И запиши мой прямой номер, кстати.
У нее дрогнули губы, будто она хотела что-то сказать. Но смущение куда-то исчезло.
– Хорошо, – ответила она с самым благонравным видом.
Целовать ее перед уходом Петр не стал. Хотя хотелось. И она не стала. А это вообще безобразие. Придется провести воспитательную беседу сегодня вечером.
– Трезвонит же, Элина Константиновна!
– Что трезвонит? – Эля подняла от лица защитную маску, вытерла смятым платком лоб, щеки, шею.
– Телефон ваш трезвонит! – пропыхтел Ефимыч, закрывая печь. – Трезвонит и трезвонит, наверное, важное что-то.
Эля отбросила маску, прошла в соседнее помещение, взяла телефон. Первое, на что обратила внимание – время. Господи, она в мастерской торчит уже шесть часов.