Кража
Шрифт:
Ах ты хитрый маленький засранец, подумал я. Что ты затеял на этот раз?
– Читайте, – поощрил он меня, утирая тыльной стороной кисти бескровные губы. – Очень познавательно, – продолжал он. – На мой взгляд, во всяком случае. Вам случалось читать отчеты о состоянии картины?
Странный это был документ, такой отчетливый, ярко-желтая бумага, а поверху розовая полоса. Я гадал, кто автор, уж не Оноре ли Ноэль. Выглядел отчет весьма профессионально, как запись стоматолога о чрезвычайно добросовестном осмотре, и начинался, так сказать, с десен, то бишь с рамы, описывал ее конструкцию, в каком состоянии была рама картины «Мсье и мадам Туренбуа» до того; как вор снял и оставил ее на кухонном столе Дози Бойлана рядом с мукой для блинчиков.
– Что такое «авриль»?
– Апрель, – пояснил он. – Весна.
Этим описание не исчерпывалось. Холст из плотной льняной ткани, изготовленной на заказ и проклеенной заячьим клеем и так далее. Детектив по-кошачьи наблюдал за мной, но я перенесся в пространство, куда ему не проникнуть, даже когда он умрет и вознесется на небеса.
На обратной стороне «Мсье и мадам Туренбуа» имелось три ярлыка. Первый наклеен самим Лейбовицем, или же Доминик, или же Ле Ноэлем и указывает номер – 67 – и адрес, рю де Ренн, 157. Этот ярлык не датирован. Рядом – ярлык парижской выставки в галерее Луизы Лейри в 1963 году, через девять лет после смерти художника. И еще – конверт е фотографией размером 4x5 дюймов, сделанной Оноре Ле Ноэлем.
Полисмен придвинулся ближе. Я отпихнул свой стул, но от аромата тетрахлорида углерода, которым провонял его блестящий костюм, неушел.
– Близорукость, – пояснил он. – Читайте вслух.
– К черту. Читайте сами.
Как ни странно, детектив повиновался.
– «Имеются многочисленные беспорядочные царапины, – читал он, – с частичной потерей краски и основы в верхней части картины от центра слева до угла справа. Они проникают в глубину картины приблизительно на три, та-та-та. Было проведено исследование в ультрафиолетовых лучах, та-та-та… анализ показал…» Вот оно, юный Майкл Боун, вот оно. «Потеря краски с последующей заменой ее в области размером 13x290 мм от верхнего левого угла до центра. Мазки размером от 4 до 6,5 см не соответствуют обычной манере художника». Видите? Чудеса, да и только! Смотрите, смотрите… вот… «Последующий рентгеновский снимок обнаружил, что верхние слои покрывают работу, по всем признакам соответствующую манере художника после 1920 года». Понимаете, Майкл? «Мсье и мадам Туренбуа» датируется 1913 годом, но этого не может быть, поскольку эта картина написана поверх другой, сделанной в 1920-м. Скверно пахнет, а? Скверно, скверно.
– Почему?
Если картина 1913 года, это – великий Лейбовиц. Стоит целого состояния. Если 1920-й… можете о ней забыть.
– Ерунда, о ней во всех книгах написано. Она из музея современного искусства. Все знают эту картину.
– Она былав музее, Майкл: Почему же они избавились от нее, как вы считаете?
– А почему вы суете это мне?
– По-моему, это очевидно.
Очевидно? Мне очевидно вот что: этот маленький засранец украл мою картину и надругался над ней. Теперь он подсовывает мне «Отчет о состоянии», приговаривая: «Мне кажется, все вполне очевидно».
– А мне пофиг, Барри.
– Конечно-конечно, – подхватил он. – Но представьте себе, что вы подтвердили подлинность картины, Майкл. Тогда вам приспичит, чтобы она исчезла. Вывезти ее в Японию, к примеру, где другие правила.
– А!
– А! – повторил он, складывая на ширинке большие белые руки.
– Значит, по-вашему, ради этого затевается выставка?
– Вы уж меня извините, Майкл.
– Скажите, Барри, почему всякий раз, когда австралийцу удается прославиться за пределами родины, все подозревают
– Конечно, вы – великий художник, Майкл. И мне больно смотреть, как вас используют.
Подняв глаза, я увидел, что к нам приближается та самая женщина, которая подтвердила подлинность картины. Я подвинул ей стул, но она заглянула мне через плечо и внезапным, резким движением выхватила из моих рук страницы. Я обернулся и едва узнал ее: щеки превратились в жесткие угловатые плоскости, глаза сужены злобой.
– Дерьмо, – сказала она Амберстриту. – Вы же знаете, это просто чушь. Это не ваш документ.
– Он попал к нам в руки, Марлена.
– Да! – Она села подле меня, яростно огляделась по сторонам, потребовала стакан воды, поднялась и выпила его стоя, одним глотком, проливая себе на платье. – Да, попал в вам в руки, – повторила она, с грохотом опуская стакан на стол. – Когда вы взломали дверь в мою квартиру и выкрали мои бумаги. Вы чересчур долго общались с перекупщиками картин, мой бедный друг! Вам известно, кто написал эту преступную чушь? И вы в самом деле верите, что он делал рентгеновский снимок?
Амберстрит приподнял голову, будто навстречу поцелую.
– Мы проверяем все версии, – сказал он. – Это наша работа.
– Так отвалите, – сказал я. – Проверьте такую версию. – Обернувшись, я увидел рядом Хироси, владельца заведения, и заказал бутылку сакэ «Фукутё», а покончив с ней, обнаружил, что детектив уже скрылся, Марлена плачет, а мой экземпляр «Студио Интернэшнл» сверкает на летнем солнышке. Она видела, как я потянулся к журналу, и, благослови ее бог, улыбнулась.
– Тебе понравилась реклама, дорогой мой?
Как я тебя люблю? Давай-ка сосчитаем: так, и вот так, и вот эдак. [60]
28
Да, сэр, нет, сэр. Мой брат глубоко засунул свой хобот в задницу копу. Да, сэр, нет, сэр, гоп-гоп, тра-ля-ля, как он еще не задохнулся. Нет, сэр, я не в обиде, что вы уничтожили мое Искусство. МОЧА И ВЕТЕР, как говаривал папаша, когда брат отказывался от драки. РОТ В ШТАНАХ – подобная картинка попротивней будет. Я поспешил убраться со своим стулом на Келлетт-стрит, она узкая, словно переулок, но выходит на большую улицу и шоссе, поэтому здесь вовсе не так спокойно, как хотелось бы. А поскольку тротуар был узкий, мой стул НАРУШАЛ ПРАВА ПРОХОЖИХ, и деваться мне было некуда. Дальше – Элизабет-Бэй-роуд, где В ЛЮБОЙ МОМЕНТ ПРОИЗОЙДЕТ АВАРИЯ, хотя я уже ходил этой дорогой в МОЛОЧНЫЙ БАР ГРЕКА и в САМЫЙ ГЛАВНЫЙ бутылочный магазин, но сидеть здесь считается противозаконным и полиция ПРОЯВЛЯЛА БДИТЕЛЬНОСТЬ.
60
Аллюзия на сонет XLII английской поэтессы Элизабет Бэрретт Браунинг (1806–1861).
Напротив «Скоро-Суси» стоял зеленый бордель, любимый ПОДОЗРИТЕЛЬНЫМИ КЛИЕНТАМИ, я видел, как они входят и выходят, но даже в расстроенных чувствах я не превращался в безответственного дурака и МОЗГИ у меня не проваливались в ЧЛЕН. Я свернул налево, как обычно сворачивала Марлена, мимо «СПОР! ИТАЛИЯ», где ЯРКОГО ТИПА ИЗ МИРА СКАЧЕК прикончил выстрелом в шею ИЗВЕСТНЫЙ СООБЩНИК ПРЕСТУПНИКОВ. Слава Богу, у меня пистолета нет. На совсем небольшом расстоянии от этого КРОВАВОГО МЕСТА ПРЕСТУПЛЕНИЯ находится Бэйсуотер-роуд, там голова кругом вдет от мостов и тоннелей и машин, которые вздымаются вверх и низвергаются и пересекают бездну, НИ ЖИВОЙ ДУШИ, помилуй Господь всех нас. Что со мной будет? Я искал Марлену, взад-вперед, между Бэйсуотер-роуд и Элизабет-Бэй-роуд, зарабатывал на узкой дорожке синяки и шишки, они расползутся потом желтым, розовым, зеленым, как СЛАДКИЕ ХЛЕБЦЫ. Я составил карту, но слишком поздно: мне следовало заучить эту обширную территорию наизусть, как дети заучивают расписание.