Кречет. Книга III
Шрифт:
— Тогда оставайся со мной. Поедем сначала в Англию, потом в Швецию. Я представлю тебя моим сестрам Софии и Эдде и кузинам Улле и Августе. Ты их полюбишь, как полюбишь моего отца — маршала, для которого честь значит больше, чем богатство, мою мать, такую прекрасную и мудрую. Наш дом в Лунге станет твоим домом, а наша семья — твоей семьей. И ты снова будешь счастлив.
Глубоко взволнованный Жиль по-братски обнял Акселя.
— Спасибо… Я никогда не забуду, как великодушно ты предложил мне место у твоего очага.
Но ни один человек не минует своей судьбы,
Ферсен покачал головой и меланхолически улыбнулся.
— Ты ее любишь, это так понятно…
— По правде говоря, я и сам не знаю. Я страдал от того, что увидел этой ночью, но думаю, несколько месяцев тому назад я просто умер бы с горя. В моей любви появилась трещина, и, боюсь, из нее глядит лицо другой женщины…
— Красавица графиня де Бальби?! Это действительно хорошее лекарство, но его следует принимать очень маленькими дозами, как некоторые яды…
— Конечно, наши жизни не могут соединиться.
Но на трудной дороге бытия должны быть приятные уголки отдыха…
В комнату непринужденно вошел молодой человек, похожий на Акселя, но значительно моложе. Он был одет по последней парижской моде, слегка утомлен, но весел. Его приход прервал беседу друзей.
— Посмотри-ка, — воскликнул Ферсен, — вот отличный образчик нашего рода: мой младший брат Фабиан. Я показываю ему Францию, у него просто настоящая страсть к королевским дворцам и к придворной жизни. Фабиан — это шевалье де Турнемин из Лаюнондэ. Знаменитый Кречет о котором я вам столько рассказывал, один из самых стойких борцов за свободу Америки. Я старался его убедить отправиться с нами в Швецию, но он упорствует…
— Вы не правы, сударь, — ответил молодой человек с поклоном. — Мы будем счастливы представить вас Их Величествам и дамам, у которых вы будете пользоваться бешеным успехом…
— К сожалению, на данный момент шведки его не интересуют. Но куда вы собрались так рано, Фабиан? Вы даже при шпаге?
— Рано? Скорей поздно, дорогой брат. Я не ухожу, а возвращаюсь. Теперь, с вашего разрешения, отправлюсь спать, так как просто падаю от усталости и не хочу осрамиться перед знаменитым героем Америки. Я был счастлив, шевалье, познакомиться с вами и надеюсь, мы еще не раз встретимся…
Откланявшись, молодой человек покинул комнату с большим достоинством.
— Я тоже уезжаю, — сказал Жиль. — До свидания, Аксель! Скоро увидимся! Шведский король иногда нуждается в своих полковниках! Да хранит тебя Бог!
Несколько минут спустя под ярким утренним солнцем Жиль, верхом на Мерлине, скакал в Версаль. Страшная ночь ушла в прошлое, а в настоящем был добрый конь, чистый воздух и воспоминание о братском приеме Ферсена. Впереди у него встреча с доброй мадемуазель Маржон, любившей его, словно сына, и крепкие объятия Ульриха-Августа. Жизнь не так плоха, если есть друзья! И почему бы не думать побольше о сыне Ситапаноки?
Часть четвертая
СЕКРЕТ
Погода, казалось, испортилась. Жиль де Турнемин остановил коня у большого подъемного моста главной башни Лаюнондэ. Как и три года назад, в сером небе кружились скворцы, а старая крепость его предков, замкнувшись в высокомерном одиночестве, гляделась в тусклое зеркало соседнего пруда. Сквозь все испытания пронес Жиль любовь к суровому замку де Турнеминов, любовь, зародившуюся в тот день, когда он впервые переступил порог Лаюнондэ.
— Все так же, — пробормотал Понго, останавливаясь в двух шагах позади Жиля. — Ничего не меняться.
— Увы, — вздохнул Жиль, — узнав, что старый Жоэль при смерти, мы тут же выехали из Версаля и хоть, Бог свидетель, нигде не задерживались, неизвестно, застанем ли мы его в живых.
Действительно, распрощавшись с Ферсеном, Жиль направился в Версаль к мадемуазель Маржон. После стольких месяцев разлуки и молчания он отдыхал душой в узком кругу верных друзей: доброй старой девы и веселого Ульриха-Августа.
Но однажды в его дверь постучал посыльный с почты и передал короткую драматичную записку, написанную явно слабеющей рукой:
«Придите, господин шевалье, придите во имя Всевышнего! Повозка Анку стучит в мою дверь, и у меня не остается времени, чтобы поговорить с моим настоящим господином…»
Записка была подписана Жоэлем Готье, сыном Гвенэля. В тот же вечер, забыв об отдыхе, Жиль поручил Мерлина и все свое имущество друзьям, а сам вместе с Понго на почтовых лошадях покинул Версаль. Они летели, словно два пушечных ядра, спали в седлах и останавливались, только чтобы перекусить и сменить лошадей. Сила более мощная, чем усталость, вела последнего из Турнеминов к крестьянскому дому, где умирал последний слуга их семьи.
Этот человек, которого он видел только однажды, но мечтал увидеть снова, и увидеть живым, был последним звеном цепи, связывавшей Жиля де Турнемина со славным и кровавым прошлым сынов Кречета.
Несмотря на свою выносливость. Жиль и Понго скорее упали, чем спустились, со своих верховых лошадей на зеленую траву, росшую на краю глубокого рва. Старый подъемный мост заскрипел под тяжестью их шагов, но никто не вышел встречать гостей. Стояла глубокая тишина, и только скворцы кричали высоко в небе. Замок казался дверью в царство смерти.
Жиль уже протянул руку к цепи, соединенную с колоколом, висевшим в арке, как вдруг со стороны дороги раздался хорошо знакомый ему слабый мелодичный звон — так звенит колокольчик в руке певчего, сопровождающего священника со святыми дарами в тот грустный и торжественный час, когда Бог спускается к изголовью умирающего.
Жиль оглянулся, действительно, к замку быстрым шагом приближался священник с мальчиком из хора и нес в руке золотую чашу, укрытую епитрахилью. Позади, опираясь на посох и почти выбиваясь из сил, шагал человек, правая нога которого была обута в сабо, а левая заканчивалась деревяшкой. Большая черная шляпа почти полностью скрывала его лицо.