Кремень и кость
Шрифт:
( примечание к рис. )
Во главе племени стояли старейшины. Они передавали из поколения в поколение полезные обычаи, творили суд и следили за поведением и судьбою детей, юношей, женщин и мужчин. Ничто не ускользало от их внимания. Но в решительные минуты племя шло не за ними, а сами они прислушивались к тому, что скажут наиболее удачливые и смелые из зрелых мужчин.
В неглубокой долине, обращенной к югу, среди полного затишья скрывалось величайшее сокровище племени —
Так существовало племя. Но что из его богатств могли взять с собой беглецы? Отполированные в боях дубины, одно на троих копье с кремневым наконечником, ожерелья, несколько шкур, сшитых жилами. Это было все.
Приходилось все начинать сызнова. И начинать, имея в распоряжении три пары рук и очень мало времени: наступала осень, желтели листья, потерявшие яркость и блеск, мелкие коричневые яблоки падали с деревьев, желудями была усеяна земля под дубами, ночи становились холоднее, и грозными голосами предзимья гудели вековые дубы и буки.
III. Погоня
Женщина увидела, что мужчина подбирает ветви подходящих пород, чтобы добыть огонь, затомилась по привычному жилью и сказала:
— Без древнего огня не будет удачи. Погибнем. Мужчина не ответил, даже не взглянул на нее. Точно в подтверждение ее слов в сумраке раздался отдаленный крик филина, птицы несчастий и смерти.
— Удачи не будет, — как эхо, глухим и горьким звуком отозвался старик.
Молодой занимался своим делом, точно слова спутников и крик филина не имели к нему никакого отношения. Юн вынул из кожаного мешка две палки. Одна из них была заострена. В широкой части другой было продолблено отверстие. Он сел на землю, прижал пальцами нога пробуравленную палку, вставил заостренный конец другой в отверстие и стал быстро вращать палку между ладонями. Показались едва заметные искры, запахло дымом, загорелся край протянутой в отверстие сухой березовой коры.
— Возвратишься? — спросила женщина старика. Молодой прервал работу. Разбуженный в дереве огонь снова незримо скрылся.
— Уйдешь? — с тоскою в голосе переспросила женщина. «Тяжело быть втроем, но вдвоем еще тяжелое», подумала она.
Молодой еще быстрее завертел палку между ладонями. Его сердило, что женщина и старик думают о прошлом, не о будущем. И женщина, и старик, и филин тяготили его дурными предсказаниями. Он был вынослив и не боялся опасностей, но ненадежные спутники — худшая помеха в пути.
( примечание к рис. )
— Вернись, если хочешь, к огню, — спокойно посоветовал он старику, исподлобья следя за ним и не проявляя ни сочувствия ни жалости.
— Вернуться? К смерти? Некуда возвращаться! Женщина поняла.
— Некуда! И вдруг из сознания ее ушло все: и тоска, и предчувствия, и сожаления. Он — повелитель — был радом. Вечер — надо есть. Придет ночь — надо спать. Придет завтрашний день — надо итти вперед. День и дела его — вот все, что она
Она пригнулась к земле и уверенными руками начала собирать на земле, что было съедобного.
Человек жил настоящим, угрюмый, забывчивый и легкомысленный.
Но препятствия возбуждали в нем ярость. Колеблющийся старик — это было препятствие, это была измена. Молодой решил раз навсегда внести в положение ясность. Он поднял дубину и стал медленно надвигаться на старика.
— Иди.
— Хочешь мне смерти на древнем огне? — ответил старик, отступая.
— Не я хочу — ты хочешь. Будет и у нас огонь, — спокойно ответил молодой, снова принимаясь за работу.
Загорелся костер, узкие языки огня поползли по сухим ветвям и по хвое. Ночь сдвинула стволы окружающих деревьев, приглушила шорох вершин, замедлила биение сердца. Шел к людям сон — и не доходил. Искали люди покоя — и не было его.
— Нет сна, мы никогда не возвратимся к племени, — снова негромко произнес старик, встал и вытянулся во весь рост, стараясь уловить отзвуки того, что происходит в покинутых местах.
— Нет сна, племя ищет нас, — осторожно отозвался молодой. Он давно уже вслушивался в голоса ночи, и что-то казалось ему сомнительным в их нестройных перебоях. Слушал он не одними ушами — он слушал весь. Как поверхность лесного озера морщится от слабейшего дуновения, так и он отзывался на ветер, на птичий крик, на ночные хрусты, на тишину. И тоже вытянулся, точно чтобы стать выше и охватить больший круп слышимого.
— Ушли — не вернемся, — повторил он мысль, которая полностью владела им и определяла отныне все его мысли и поступки. — Будет сила, будет — пища — не умрем.
Женщина вздрогнула и проснулась. Последние слова дошли до ее сознания бодростью, точно сильная и теплая рука мужчины легла на ее озябшее на осенней земле плечо.
Старик первый двинулся в ночную тьму, не оглядываясь на обогретую огнем лесную впадину. За ним — женщина. Последним шел молодой. Впереди опасностей было меньше, чем позади.
IV. Звериные стаи
Запахи, звериные и птичьи голоса, лесной гул, цвет болотной поросли — все в чужих местах громче и явственнее, чем вблизи жилья.
Зоркость у человека звериная, память человеческая. Он знает зверя, а зверь не знает его. Оружия у него не одни зубы и когти, он всюду находит оружие. Дубина, камень, кость — только бы вовремя всадить их в бок, в сердце или в затылок.
Стайка шакалов трусит по человеческим следам: самец, самка, подросшие за лето щенята и прошлогодний выводок.
Беспокойная стайка ждет, пока двуногие насыщаются добычею. Жадные морды мелькают между кустов. Ушли люди, стая стремглав кидается на остатки раздробленных костей. Мозг из них высосан, мясо объедено, не велика пожива. Завистливый лай, голодное виляние хвостами. И снова — рысцой до остро пахнущему человеческому следу. Люди залегли у звериной тропы.
— Не жди оленя, возьми, что попадется, — говорит старик.
Он трусливее остальных, он все еще помнит о погоне, торопит утром и не спит по ночам, хотя далеко позади осталось становище родного племени.