Кремль 2222. Край вечной войны (сборник)
Шрифт:
– Так будем мечи ковать-то? – на всякий случай переспросил недоумевающий нео.
Кашевар, прогуливающийся между выставленных в ряд столов и докладывающий добавки кому надо было, остановился перед нео-переростком и, вопросительно приподняв бровь, ждал с полным черпаком, пока тот наговорится.
– Буртил, да навали ему полную миску. Не стой. Ведь знаешь, что эта мохнатая прорва сколь ни положи, все сметет. – Вновь улыбнувшись словно неживым лицом, посоветовал кузнец в ответ на кислую мину дородного кашевара.
– Грром, встретимся в кузнице
– Ну, до вечера так до вечера…
Грром почесал косматую голову, по привычке поискал несуществующую вошь, бросил это дело и принялся с аппетитом опустошать кадку со второй порцией.
Но доесть ему не дали, на плечо легла ладонь. Это был один из Просвещенных братьев, чуть полноватый, в длинном сером балахоне, с выведенной белой краской буквой «М» на груди с левой стороны.
– Брат, тебя ждут в лазарете.
Грром поднял голову и непонимающе уставился на человека, а затем подскочил, как укушенный скалапендрой:
– Рауру! Отец!
Просвещенный молча кивнул, подтверждая его догадку.
Старый и белый, словно выжженный на солнцепеке столетний скелет, Рауру лежал на топчане в одном ряду с другими, в длинном и светлом помещении – лазарете.
– Сынок… – просипел старец, протягивая единственную, скрюченную болезнью руку, лишь завидев влетевшего в помещение Гррома.
– Я здесь, Рауру!
Грром подхватил руку старика и приложил к лохматому лбу в знак уважения и почтения. Рауру… Некогда наставник, волею судеб ставший отцом рано осиротевшему сыну вождя, преданного своим племенем.
Грром стоял на коленях перед тщедушным телом некогда могучего воина, который даже с одной рукой смог победить неведомую тварь, убившую его мать. Выпирающие из-под пергаментной кожи тонкие кости, клочковатая, почти полностью опавшая шерсть… Старик умирал. На глазах могучего нео появились предательские слезы. Гррому хотелось рыдать, но это было недостойно воина. Недостойно сына вождя. И Грром терпел.
– Сынок, в слезах нет ничего постыдного.
Рауру чуть повернул голову, подслеповато щурясь на свет, пробивающийся сквозь окна. – Не это делает из тебя воина или труса. Дела, дела и поступки твои… – старик закашлялся, откинув голову на подушку в заплатах.
– Отец, я…
– Знаю, Грром, знаю… Я ухожу. Мудрый Старец заждался. Мое место у Вечного костра, рядом с моим другом и твоим отцом…
Глядя в потолок, Рауру чуть улыбнулся и продолжил:
– Грраст, твой отец, велел мне спасти тебя и свою жену Рри. Она умерла от яда болотной колючки, а ее тело разметал огонь твари… – старик вновь закашлялся и несколько минут лежал молча.
В комнату вошел Просвещенный отец, а следом за ним несколько братьев. Они встали полукругом возле кровати Рауру.
– Грром, сын… Ты, сын, которого у меня никогда не было. Уходя, об одном прошу: не мсти…
Рауру посмотрел в глаза Гррому и повторил: – Не мсти Гррагу…
По лицу немощного старика
Стоящий на коленях Грром непонимающе уставился на затихшего старика, не желая верить. Он не был глуп и не раз видел смерть, ведь далеко не всем по нраву была крепость Метал Макса. Но как жить теперь, когда ушло в Край вечной войны последнее близкое существо, бывшее и учителем, и отцом, та единственная нить, что связывала маленького, испуганного детеныша нео с временами, когда племя было родным, а семья – живой… Сейчас эта нить оборвалась навсегда…
Со спины подошел Просвещенный отец и, положив руку на плечо, произнес мягким голосом:
– Грром, он ушел к Вечному костру и теперь занял место по правую руку от Метал Макса, как и полагается воину. Отпусти его.
Нео слышал слова, видел собственными глазами бездыханное тело, но все еще не верил.
Наконец Грром осторожно положил руку будто уснувшего Рауру на топчан, вдоль тела, и встал. Ему хотелось выть, рвать зубами, громить кулаками стены. Внутри окончательно осиротевшего Гррома все разрывалось и бушевало… снаружи оставаясь спокойным. Братья, окружив кровать, запели молитву. Грром вышел из комнаты.
Улица встретила его мычанием туров, гонимых пастухом, кудахтаньем домашней птицы, лаем крысопсов, гомоном идущих на поле землепашцев. Солнце, обычно красное и яркое, сделалось будто серым снежным облаком и больше не грело. Усевшись неподалеку от лазарета на приготовленное к рубке бревно, Грром заплакал. Заплакал от бессилия.
Подошел и молча сел рядом Слав.
Две фигуры в лучах послеполуденного солнца, высокая и не очень. Два друга детства, подружившиеся в самую первую встречу, когда полумертвого старика, отчаянно сжимавшего единственной рукой острое копье, внесли через ворота крепости, а следом завели опаленного, перепачканного сажей, испуганного малыша нео. Слав, которому тогда было едва ли не столько же лет, сколько и Гррому, прибежал на шум вместе с остальными. Скучающий почти в одиночестве мальчик (ведь детей в крепости не так уж и много) почти сразу же сдружился с одиноким, пугающимся каждого шороха малышом нео. Слав тоже был сиротой. Просвещенные братья подобрали его в пустыне и привели в крепость Метал Макса.
Два друга сидели на бревне и молчали. Чтобы понять друг друга, слова им не были надобны.
После смерти Рауру жизнь Гррома, как ни странно, не остановилась. Горе, даже самое страшное, оставляет глубокие и болезненные шрамы в душе, но снаружи их не видно. Они внутри. Боль потери со временем теряет остроту и затаивается где-то в глубине, ожидая своего часа, дабы напомнить о себе. В общем, жизнь Гррома пошла дальше, привычно и рутинно. Но молодой и сильный нео изменился, стал молчаливым, задумчивым, и даже к еде стал более равнодушным.