Кремль 2222. Юг
Шрифт:
– Твой брат сам просил смерти, – сказал разведчик.
– Я знаю, – кивнула голова. – Мои шпионы доносят только достоверную информацию. Но ты мог бы взять с собой его, а не одноглазого урода. Хотя… какая теперь разница?
Силуэт качнулся к ближайшей стене и вытащил факел, воткнутый в расщелину между плитами. Из темноты на Данилу глянула страшная маска.
Это был нео, только разросшийся до невообразимых размеров. Кожа на его морде, не успевая растягиваться синхронно с неконтролируемым ростом хрящей и лицевых мышц, полопалась во многих местах и свисала клочьями с бугристого, бесформенного мяса. Эти сочащиеся сукровицей куски
– Крагг, предводитель нео, – усмехнулся Данила. – Похоже, эксперименты с Полями Смерти не пошли тебе на пользу.
– Как знать, – жутко осклабился мутант. – Поля Смерти дали мне силу и способность мыслить так, как положено истинному вождю великого племени. И если б не ты, сегодня мой народ пировал бы на развалинах Кремля.
– Ты научился не только говорить, но и мечтать о несбыточном, – сказал Данила.
– Ну, здесь ты сильно ошибаешься, хомо, – покачал головой мутант. – У меня есть еще один очень мощный козырь.
– Я даже знаю какой, – ответил Данила. – Скажи, чем ты смог заинтересовать Ратмира?
Мутант расхохотался.
– А ты еще не понял? – спросил он отсмеявшись. – Что интересовало, интересует и будет интересовать и вас, хомо, и Новых Людей, которых вы зовете нео, и всех, кого ты повстречал за свой такой далекий рейд? Я раскрыл Ратмиру глаза, и он понял, что ваш Кремль – это еще далеко не весь остальной мир с его вечными ценностями.
Крагг поднес к носу разведчика маленький желтый кружок, на котором тот в неверном свете факела смог рассмотреть фигурку пахаря, сеющего зерно, и надпись «1980».
– Золото? – удивился Данила. – Но ведь в Кремле оно не имеет цены!
– Так то в Кремле, – хмыкнул мутант. – Выйди за его стены и покажи эту монету что шаманам, что киборгам, что людям с севера – и ты будешь очень удивлен тому, что они за нее предложат.
Продолжая скалиться, мутант отошел на пару шагов от Данилы, и разведчик поразился, насколько огромен предводитель нео. Стол был поднят на высоту человеческой груди, Крагг же оказался выше ровно вдвое. Боевой меч в ножнах, висящий у его пояса, казался просто небольшим засапожником, невесть как оказавшимся не на своем месте. Но при этом туша предводителя нео двигалась на удивление плавно и быстро. Данила знал, что значит такая походка. Воин, настолько хорошо владеющий собственным телом, мог в любую секунду взорваться градом молниеносных, невидимых ударов, которые отразить невозможно, – пока будешь парировать один, три других уже рассекут тебя на части.
– Но ты никогда не выйдешь отсюда, убийца моего брата, – сказал Крагг, явно наслаждаясь произведенным впечатлением. – Не надейся, осада не будет снята. И пока новый воевода Кремля готовит нашу с ним общую операцию, а мои послы бегут во все стороны Московской ойкумены, призывая под мою руку новых шаманов, биороботов и вождей племен Новых Людей, я намерен посвятить свободное время искусству.
Даниле показалось, что он ослышался.
– Чему посвятить? – переспросил он.
Вместо ответа мутант протянул факел в сторону сосудов, стоящих у стены. Свет упал на то, что в них находилось, – и разведчик, казалось бы привыкший ко всему, задохнулся от ужаса.
– Посмотри сюда, – произнес Крагг. – Я создавал эти шедевры много дней. Ты думаешь, что ты человек, хомо? Поверь,
Мутант перевел дух – напыщенная речь далась ему нелегко, так как спертый воздух подвала не способствовал длительным упражнениям в ораторском искусстве.
– Но во всем есть свои плюсы, в том числе и в исключительных способностях охранников Кремля, – продолжил Крагг. – Каждый разведчик, пойманный в плен, – это холст, на котором я могу творить свои живые картины. Конечно, до тех пор, пока они не умрут. Но разведчики умирают долго, а их раны заживают быстро. Первую картину я назвал «Спокойствие», вторую – «Освобождение из плена». Давай вместе подумаем, как мы назовем то, что я собираюсь сделать из тебя?
…Речь мутанта лишь урывками достигала сознания Данилы. Он смотрел – и не мог оторвать взгляда от того, что находилось в сосудах, до краев заполненных прозрачной жидкостью.
В первом из них плавало человеческое тело, сплошь покрытое багровыми, выпуклыми шрамами. Такие шрамы могли появиться лишь в одном случае – когда с человека тонкой полоской снимают кожу, а потом дают ране зажить. Но здесь шрамами было иссечено все тело мертвого воина, покрывая его сложным узором.
Но не это было самое страшное.
У воина были отрезаны кисти и ступни, а потом обрубки конечностей Крагг сшил между собой. Труп сидел на дне сосуда, перед ним лежало кольцо из его собственных ног, а на животе покоились руки, по локоть покрытые незажившими почерневшими ранами.
– Самое сложное было так сломать кости, чтобы получились именно кольца, – пояснил предводитель нео. – А потом я очень удачно сшил ему ноги и даже успел сделать шрамирование на месте соединения. Но с руками твой товарищ меня огорчил. Он умер, и картина получилась немного незавершенной.
В голосе Крагга слышалось неподдельное огорчение.
– Зато вторая картина получилась лучше, – сказал он, поднося факел к другому сосуду. В нем обнаженный воин, также изукрашенный страшным и одновременно притягательным узором, застыл в позе человека, вырывающегося из объятий гигантской змеи. Правда, опутан он был не змеей, а собственными кишками.
– В обоих случаях не обошлось без вживленного в тело каркаса из арматуры, – с гордостью сообщил Крагг. – Искусство такого рода есть очень сложная работа, и ты сам скоро это поймешь. Понимаешь, каждая картина должна нести в себе смысл. Воин с замкнутым циклом кровообращения конечностей никому не причинит вреда и может спокойно размышлять о смысле бытия, не отвлекаясь на иные чувства. А хомо, вырвавшийся из плена собственных животных потребностей, это уже нечто большее, чем хомо, верно?