Кремлевская пуля

Макеев Алексей Викторович

– Давай. – Гуров приготовился слушать.

– Я тебе по телефону сказал…

– Стой, Жорка! – Лев Иванович замахал руками. – Имей в виду, что из телефонного разговора я ничего не понял. Давай с начала и самую суть. У Маши что-то нашли?

– Нет. Почему сразу «нашли»? Просто появились подозрения на диабет, но потом все разъяснилось. Ты же знаешь, что диабет бывает разных видов и возникает по многим причинам. Господи, как на пальцах объясняю!

– Не надо на пальцах, – заявил Гуров. – Ты главное скажи. Все нормально?

– Да, нормально, – заверил

врач. – Только с обменом веществ у нее проблемы. Сейчас это не имеет особых последствий, но потом может сказаться. И вот тогда диабета не избежать. Понял?

– Люблю я тебя, Жорка! – Гуров все же кинулся к Иноземцеву и обнял его. – Ты даже не представляешь, что бывают такие минуты в жизни человека, когда он простую хорошую новость о том, что жена здорова, воспринимает как величайшее благо, дарованное небесами.

– Вот это ты загнул, – восхитился Иноземцев. – А еще говорят, что ваша работа – это очень большая грязь, что у вас люди душой черствеют.

– Врут, Жора! – заверил Гуров. – Брешут, очерняют, умышленно напраслину возводят.

– Да? – с сомнением переспросил Иноземцев. – Ну, может быть. Теперь ты меня отпускаешь? Вот до чего дожил! В своем же кабинете у мужа пациентки спрашиваю разрешения.

– Это все потому, Жора, что ты очень добрый человек, – почти нежно сказал Гуров. – Ты настоящий хороший врач, доктор по сердцу, как говорят в таких случаях дети, а они всегда правы. Врач, лечащий сердца людям, не может быть злым.

– Иди! – Иноземцев кивнул в сторону двери. – Да и я пойду.

Поржав руку врачу, Гуров вышел из кабинета и двинулся в сторону палаты, где лежала Маша. Настроение у него было странное. Если думать о работе, то все пока шло из рук вон плохо. Но именно на этом фоне встреча с женой, сообщение врача о том, что с ней все в порядке, были до такой степени приятными, что сыщик улыбался на ходу.

Ведь пройдет еще час, и он снова вернется к трупам, отрезанным головам и рукам, к лужам крови. Полковник полиции будет все это обсуждать с коллегами точно так же, как пивовары говорят о сортах солода, а кондитеры – о сливочном креме. Весь его выход из мира грязи в среду чистых людей закончится очень быстро.

– Замотался? – Маша обняла его за шею, и они стояли так посреди палаты.

От жены пахло родным, чем-то привычным, успокаивающим.

– Ну и как ты тут? – Лев Иванович отстранился и посмотрел Маше в глаза. – Я поболтал сейчас пару минут с Жоркой Иноземцевым. Он меня уверял, что анализ крови у тебя во всех отношениях нормальный. Но доктор предлагает тебе еще чуть-чуть здесь полежать, понаблюдаться.

– Противный он! – Мария улыбнулась. – Этот злой волшебник хочет нас разлучить.

– Он очень добрый, Маша. Из редкой категории людей, которые вообще не умеют сердиться. Представляешь, совсем не могут?

– Так не бывает. – Женщина вздохнула. – Это опять сказка. Люди многое способны переносить, они могут чему-то научиться, но только у них не получается оставаться добрыми вечно. Жизнь все равно их ломает и калечит. Она учит нас злиться, ненавидеть друг друга.

– Так в театре, а

в жизни все иначе.

– А в жизни, мой полковник, все еще хуже. Я вот сегодня в который раз пересмотрела фильм «Парень из нашего города». Вроде про войну, а такой славный. Это потому, что главный герой был добрым. Но он ведь не всегда, не везде, а только дома, со своей женой, с друзьями, а в бою!..

– Помню. – Гуров улыбнулся. – Он земляка со знаменем в руках на смерть посылал. Люблю я Крючкова.

– Все шутишь, а если серьезно, то стоит памятники ставить тем актерам, которые так сыграли солдат времен войны. Они, как никто другой, прочувствовали всю трагедию того времени, ту боль, тот подвиг.

– Я не особенно и шучу, – ответил Гуров, садясь на стул напротив жены. – Я даже больше тебе скажу. Я рад, что у нас люди преклоняются не просто перед конкретным подвигом кого-то из солдат той войны. Мы понимаем, что четыре года войны – это уже подвиг. Пережить такое может не всякий, а у нас миллионы выдержали.

– Наверное, это было страшно. – Мария вздохнула.

– Я тут вижу и еще одну сторону медали. Ты только представь людей того времени. Простые дядьки с заводов, мужики из колхозов, инженеры и ученые. Представь их, веселых, счастливых, зачастую отцов семейств, которых война кинула в окопы. Им выдалось сложное испытание. Они ведь не просто шли долгие годы рядом со своей смертью, а все это время убивали людей, Маша. Ты только вдумайся. Да, это была священная ненависть, но лишить человека жизни способен не всякий. Они все убивали, ходили в атаки, схватывались в рукопашной. Я как-то давно разговаривал с одним фронтовиком. Он говорил, что ничего не видел на войне страшнее рукопашной. Знаешь почему? Потому что жутко видеть, как люди превращаются в зверей, массовое убийство любой ценой, каким угодно оружием, которое подвернулось под руку. Стрелять из окопа по фигурам, которые перебегают перед тобой в поле, – это одно, а рукопашная…

– Да, страшно.

– А еще представь, Маша, что у этих людей выработался рефлекс на немецкий мундир и речь. Он говорил, что рука сама хваталась за автомат, а палец тянулся к спусковому крючку. А у Крячко дед воевал. Стас рассказывал, что тот до последнего дня, до самой смерти во сне ходил в атаки.

– Ты хочешь сказать, что они все…

– Я хочу сказать, что мы за войны платим неизмеримо больше, чем думаем. Не только жизнями погибших, но еще и тем, что эти люди возвращаются к мирной жизни, и здесь снова возникает проблема.

– Ты к чему-то клонишь, да?

Гуров помолчал, глядя некоторое время прямо перед собой. Потом он снова повернул голову, и глаза его заблестели.

– Просто я теперь начал понимать его, Маша, – загадочно сказал Лев Иванович. – Там это простой и обычный метод решения проблемы, а здесь иные условия. Но он все равно решит так, как ему привычнее, как было там, не может перестроиться, потому что уже необратимо изменился. Так и с афганцами было. Помнишь проблемы того поколения? А теперь у нас снова есть Кавказ. Оттуда исправно поступают мужчины, которым…