Кремлевская жена

Тополь Эдуард Владимирович

«– Вашингтон, – продолжал Кириллов. – Сенат конгресса США единогласно одобрил суровые экономические санкции в отношении Ирака. Чем же насолил Ирак американским сенаторам? Речь идет о весьма расплывчатых сообщениях, по которым Ирак якобы применил отравляющие вещества в военных операциях против курдских повстанцев…»

Лариса взяла с сиденья крохотную коробочку дистанционного управления и переключила канал.

«– Иду я туда, где живая вода!.. – тут же запела-закричала с экрана панковатая Алиса Монк со своей группой „Лабиринт“. – Хочу быть счастливой, пока молода!..»

– Пошла ты! – сказала ей в экран Горячева и снова переменила канал, теперь – на ленинградскую программу.

«Хорошо им в Москве, – подумала я, – даже днем три канала!

Не то что на Украине: кроме Киева, ничего не посмотришь».

По ленинградской программе шел репортаж о митингах «Памяти» в Румянцевском саду.

«– Может ли гласность быть избирательной? – кричала, стоя на садовой скамейке, молодая женщина в плаще и подняла руку над гигантской толпой. – Почему пьесы каких-то Гельманов и Шатровых идут во всех театрах, а нам, русским патриотам, запрещают нести в народ правду о жидомасонах? Почему в Ленинграде всеми театрами руководят инородцы – грузин Товстоногов, армянин Агамирзян, еврей Лев Долин? Почему я, учительница русской литературы, обязана водить своих учеников, в эти театры и на фильмы опять же Абуладзе, Германа, Арановича, Аскольдова… – Тут лимузин так тряхнуло на очередной выбоине в мостовой, что телевизор, как заика, потерял на несколько мгновений и звук, и картинку. Оказывается, наш кортеж уже давно выкатил из ворот правительственной зоны на Ленинских горах и мчался по Воробьевскому шоссе. Лицо ленинградской активистки „Памяти“ опять возникло на экране: – …но не имею права привести их сюда, где звучат слова правды о засилье инородцев в нашей культуре?..»

После этого вопроса лицо ленинградского диктора заслонило осенний Румянцевский сад, диктор сказал:

«– Наша редакция получает массу писем от зрителей, возмущенных выступлениями лидеров „Памяти“ в Румянцевском саду. Но есть, не скроем, и немало писем, поддерживающих эти выступления. Мы пригласили писательницу Нину Катерли прокомментировать…»

– Нашли комментатора! Грузинку! К черту! – сказала Горячева и выключила телевизор. – Я знаю, о чем ты хочешь говорить… – Она опять разлеглась на сиденье. Это мягкое сиденье амортизировало тряску на разбитых участках мостовой. Я сидела напротив Ларисы, на откидном кресле, за моей спиной была глухая перегородка, отделяющая водителя от салона, но я все-таки невольно покосилась в его сторону. Лариса заметила это, сказала: – Да хрен с ними – пусть слушают! Я устала! Я устала бояться, прятаться, изображать… Господи, как я устала! Я знаю: ты думаешь, что я психопатка. Они все это мужу внушают, хотят посадить меня на элениум или валиум. Но я им не дамся – имей в виду! И если ты уже с ними спелась!..

– С кем – с ними?

– Ну, я не знаю… Лигачев, Чебриков – черт их знает!

– Лариса Максимовна, это смешно! Чебриков в Китае, Лигачев в отпуске – вы сами сказали. Но если вы будете меня подозревать, то лучше мне вернуться в Полтаву.

– Я тебя не подозреваю, но предупреждаю.

– Я поняла. Но вы меня пригласили быть частным следователем, искать эту американку…

– А держу при себе, – перебила она и вздохнула. – Да, я знаю. Но ты же сама сказала: «невозможно бороться с роком». А с тобой мне спокойней. Все-таки тебя я сама выбрала, это уж точно! Не то что всю эту гэбню, которую мне насовали в секретарши, косметички, домработницы. Никогда не знаешь: они тебя накормят или отравят!..

«Так, – подумала я, – не хватало мне стать ее компаньонкой и подавать ей по утрам колготки в постель…»

– Лариса Максимовна, вы должны взять себя в руки! – сказала я, как могла участливо, и попыталась зайти с другой стороны: – И кроме того, подумайте об этой американке. Вы ее вызвали, а теперь, может, ее пытают, бьют…

– Она сама виновата! – вдруг зло сказала Лариса. – Нечего было каркать: «Покушение! Покушение!» Вот и накаркала себе на голову!

Я аж обалдела от такого поворота!

– Подождите, Лариса Максимовна, – сказала я нетерпеливо, как больной. – Покушение же не на нее, а на вас и вашего мужа. И ради вашего спасения вы просто обязаны помочь

мне найти ее…

– Но как?

– Очень просто. Мне нужно как минимум несколько дней для поисков. А вы вызвали мужа в Москву, – начала я как бы издалека. – Это только осложнит…

И вдруг, не дослушав меня, Горячева вырвала телефонную трубку из клемм укрепленного возле сиденья радиотелефона, сказала:

– Власова! Срочно! Алло, Власов? Ну! Что у тебя?.. – и закричала: – Но ты же обещал Михаилу найти эту американку к его приезду! Вот он прилетает – через двадцать минут! И что?!

«Да, – подумала я, глядя на Ларису, – твердый орешек!» И представила генерала Власова, что-то блеющего в белую телефонную трубку в своем министерском кабинете, обитом светлыми панелями под дуб.

– Значит, так! – жестко сказала Лариса в трубку. – Садись в машину и чтобы через десять минут ты был во Внуково! Я хочу видеть, как ты будешь докладывать Михаилу, что не умеешь работать! Я хочу видеть! Ты понял? Это приказ! – И швырнула трубку в клеммы аппарата. – Сволочь! Никому нельзя доверять! Мы вытащили его из Ростова, сделали министром – и что? Где гарантия, что и он не всадит нож в спину? А? Что ты молчишь? Это твой министр, Власов! Ты его знаешь?

– Я знаю, что в Ростове он навел порядок… – сказала я, помня, что Гольдин сейчас слышит нас, а может, и сам Власов – трудно ли подключить его к гольдинской аппаратуре!

– В Ростове!.. – сказала Лариса, чуть остывая. – Тем более! Ну вот ты скажи, почему они не могут найти эту американку? А знаешь почему? Я тебе скажу: потому что сами ее прячут! Спелись с КГБ и морочат мне голову!..

– Этого не может быть, – сказала я как могла твердо.

– Почему?

– Потому что! – Я не могла объяснить ей все свои соображения на этот счет, поэтому сказала: – Мы, милиция, гэбэшников терпеть не можем. А они – нас. Вот и все.

– А ты могла бы поехать в МУР и проверить – ищут они эту американку или только морочат мне голову? – прицелилась она в меня взглядом.

– Конечно, – ответила я, не показывая, как обрадовала меня эта идея. Ведь куда безопасней и приятней проверять МУР, чем конкурировать с КГБ!

– Да? – Лариса поглядела на меня с сомнением. – А если и тебя похитят? Или завербуют?

– Ерунда! – отмахнулась я. – Кому я нужна? Я же не гадалка!

Шум за окнами лимузина отвлек Ларису. Мы катили по осевой полосе Ленинского проспекта, орудовцы и милиция давали нашему кортежу «зеленую улицу», а с двух сторон колонны плыл густой и громыхающе-ревущий поток «жигулей», «волг» и «москвичей». «Просто жуткое количество частных машин стало в Москве», – подумала я и заметила, что те, кто ехал в одном направлении с правительственной колонной, старались не отставать от нас и нагло, настырно лезли на осевую полосу, нервируя охрану и не обращая никакого внимания на предупредительные гудки милицейских сирен. Мне даже показалось, что за стеклами своих машин эти частники беззвучно матерят нас…

– Ну! Ты видишь? Жлобы! – показала на них Лариса. И вдруг крикнула какому-то панковому мотоциклисту на пестро размалеванной «Яве»: – Куда ты прешь, дебил!

Конечно, из-за пуленепробиваемого и затемненного стекла никто не слышал ее и не видел, но этот мотоциклист словно почувствовал, что мы смотрим на него, – отпустив руль, он вдруг поднял левую руку, показал нам кулак, а правой рукой словно обрубил свою левую руку по локоть. Лариса повернулась ко мне:

– Вот! Видала?! Мы дали им свободу – и что? Вот их «спасибо»! Он мне член показал, мерзавец! – Она открыла бар-холодильник. Там стояла батарея бутылок минеральной воды и пепси-колы, а за ними – высокая темно-коричневая бутылка с импортной этикеткой. Лариса достала ее и дрожащей от гнева рукой скрутила пробку. – Мы ради этих жлобов ездим на поклон к империалистам, а они… – Она отхлебнула прямо из горлышка. – Да не смотри ты на меня так! Я не алкоголичка, не бойся! Это просто херес! Хотя, если через неделю нас убьют, то какая разница – херес, не херес! – И протянула мне бутылку: – Будешь?