Кремлевские войны
Шрифт:
– Прямо с утра этим займусь, – заверил его Зырянцев. – А как ты его будешь по телефонным звонкам искать? Он ведь, скорее всего, будет пользоваться телефоном, купленным по какому-нибудь чужому паспорту.
– Наверняка, – согласился Лисовский. – Но каким паспортом он может воспользоваться? Скорее всего, это будет телефон, купленный кем-то из его сотников или тысячников. А все они нам известны, у меня имеется полный список. Так что все эти фамилии мы проверим.
– А если у него имеется какой-то совсем левый телефон? – поинтересовался капитан полиции.
– На этот случай тоже выход имеется, – заверил его собеседник. – Просто надо представить: кому он будет звонить? Прежде всего, своим помощникам,
– Выходит, на этот раз наш ловкач от нас не уйдет, – заключил капитан полиции.
– Не должен уйти, – согласился с ним капитан ФСБ.
Глава 23 День решения
В этот день с самого утра Семен Ермилов, водитель вице-премьера Тарасова, не переставал удивляться поведению своего шефа. Началось с того, что в гараж позвонила супруга Тарасова и передала распоряжение мужа подать машину не в обычное время, а на полчаса позже. Это было не так удивительно: можно было предположить, что вице-премьер поедет не на работу, в свое министерство, а куда-то в другое место.
Поэтому Семен Ермилов был совершенно спокоен, когда в назначенное время подал машину к воротам тарасовского особняка. Но тут его ожидала еще одна неожиданность: прошло пять, десять, пятнадцать минут, а шеф все не появлялся. Вот такого точно никогда не было: Алексей Константинович был весьма пунктуален и не заставлял себя ждать.
Наконец спустя двадцать минут Тарасов появился из ворот – как всегда, со своим портфелем – и сел в машину. Ермилов вырулил со стоянки и направился в сторону Москвы. Но едва они отъехали несколько километров, как вице-премьер наклонился вперед, к водителю, и спросил:
– Это мы куда, в Москву?
– Ну да, а разве не туда надо? – испугался Ермилов (ему показалось, что Алексей Константинович дал какое-то иное распоряжение, а он не расслышал или задумался и забыл). – Я, наверно, недослышал…
– Нет, Семен, нечего было слышать, я ничего не говорил, – успокоил его Тарасов. – Но в Москву мы не поедем. Пока не поедем. А поехали сейчас в Заветное. Только до самой резиденции не доезжай, не надо. Я скажу, где остановиться.
– Вас понял, – отвечал водитель, одновременно и обрадованный, и удивленный. Обрадованный тем, что, оказывается, ничего не упустил, а удивленный неожиданным решением вице-премьера: в такое время, утром, они никогда в Заветное не ездили. Впрочем, размышлять над причинами такого внезапного изменения маршрута он не стал: не имел такой привычки. Несомненно, у такого умнейшего человека, как Алексей Константинович, имелись свои причины, чтобы изменить привычный маршрут, и не его, Ермилова, дело было в этих причинах разбираться. Наверно, у шефа в резиденции какое-то важное дело есть – ведь у такого человека, как он, все дела важные, везде ему надо поспеть срочно. Семен развернул машину и поехал в сторону Заветного.
Однако водитель Ермилов ошибался. Никаких важных дел у Тарасова в Заветном не имелось. Ни совещание там не было назначено, ни встреча с главой какой-нибудь зарубежной делегации. Да что совещание – он еще десять минут не знал, что отдаст такое распоряжение. Одно он знал, садясь нынче утром в машину, – что ехать сегодня на работу, как обычно, и пытаться там выполнять свои привычные обязанности, делая вид, что ничего не случилось, – что так поступить он не в силах, что это совершенно невозможно. Но и оставаться дома, отвечать на вопросы жены он тоже не мог. Ему нужно было осмыслить новую, возникшую после вчерашнего вечера ситуацию и принять решение. Требовалось место, где это можно было сделать без помех. Тут он и вспомнил о Заветном.
Да, там будет хорошо. Там можно будет осмыслить то, что вчера случилось. Саму эту омерзительную публикацию в Интернете осмысливать нечего – обычная провокация, каких немало было за минувшие годы. Умело, надо признать, сделанная. Тут заслуживает внимания лишь один момент – кто ее организовал? Но над этим вопросом стоило бы размышлять лишь в одном случае – если бы все остальное осталось неизменным. Его положение в системе существующей власти, работа, связанные с ней обязанности и интересы… Вся жизнь, одним словом. А так, сама по себе, эта провокация не заслуживала внимания. Опровержения – да, заслуживала, и оно вчера же было им написано и разослано по всем необходимым адресам. Нет, важна не сама по себе провокация, а то, что за ней последовало…
Машина мчалась в сторону Заветного, по сторонам мелькали по-праздничному яркие сентябрьские леса, а вице-премьер вспоминал тягостные события вчерашнего вечера. Именно на этот вечер ему удалось наконец добиться встречи с Первым лицом. Это было непросто: их отношения, когда-то по-настоящему дружеские, даже сердечные, сильно изменились за прошедшие годы. Иного и трудно было ожидать: во-первых, положение обязывает, и глава огромной страны не может сохранять прежние привычки, прежний стиль общения, который у него был, когда он сам был простым чиновником. Во-вторых, когда ты становишься подчиненным у своего друга, одним из членов команды – при этом не важно, какая это команда, правительство или лаборатория из двадцати человек, – ты не можешь рассчитывать, что ваши отношения останутся такими же. Даже пословица такая есть: «Если хочешь потерять друга, стань его начальником».
Все это Алексей Константинович ясно понимал. И когда принял приглашение друга, ставшего Первым лицом, и занял пост в его правительстве, понимал: он получает пост, но в известной мере теряет друга. И, что важно, Первое лицо это тоже понимало. При встречах говорил: «Ну что, уже пора мне на тебя ногами топать? Или вон прогонять?» После чего они оба смеялись, садились рядом и обсуждали текущие дела как два единомышленника. При этом разговаривали оба, естественно, на «ты». (На людях они, конечно же, были на «вы».) И Первое лицо, развеселившись в связи с каким-нибудь ядовитым высказыванием Алексея Константиновича, иногда хлопал его по плечу или даже пихал кулаком в бок. А Тарасов в ответ смеялся с ним вместе, но по плечу не хлопал. Нет, не хлопал.
Однако в самое последнее время – года два, наверное – что-то в их отношениях надломилось и стало меняться. Их встречи были все такими же частыми, но их тон изменился. Первое лицо больше не смеялось в ответ на тарасовские шутки. И само не шутило.
А потом они стали встречаться реже – и, как правило, только по инициативе Первого лица. Нет, Тарасов все еще мог добиться такой встречи, когда в этом возникала необходимость. Но именно добиться. И именно в связи с какой-то необходимостью, которую надо было доказать.
Они отдалялись друг от друга, делались чужими. И это – с грустью признавал Тарасов – было неизбежно. Он не мог согласиться со многими – очень многими – решениями Первого лица. А убедить его в их ошибочности или, того пуще, вредности, даже низости стало невозможно. Когда-то Алексей Константинович мог убедить своего друга – легко мог. А теперь это стало невозможно. И еще он чувствовал, что Первое лицо стало его меньше ценить как специалиста. Пока еще ценило – и несколько раз прилюдно заявляло, что ценит, – но уже не так, как раньше. И уже совсем перестало в нем нуждаться, как в друге и единомышленнике.