Кремлевский визит Фюрера
Шрифт:
Сталин не стал тут ничего подчеркивать словами, но было ясно и так, что эти статные красавицы с тяжелыми коронами волос, с чистыми линиями лиц были невысказанным упреком теории о славянской неполноценности.
Фюрер, всегда неравнодушный к женской красоте, — как понимающий ценитель вполне оценил и тонкость намека, и тех, кто его олицетворял…
А за столом уже установилось то веселое, простое оживление, о котором фюреру рассказывал Риббентроп…
Обед продолжался два часа, а потом хозяин и гость расстались, договорившись встретиться
Оставшись наедине с Риббентропом, фюрер заявил:
— Риббентроп, я доволен! Чем бы это все ни кончилось, я доволен, что я увидел его.
Риббентроп осторожно молчал, опасаясь неосторожным словом раздражить фюрера. А тот отыгрывался на своем министре за долгое воздержание от пространных монологов и не умолкал:
— Что мы можем получить конкретно, Риббентроп? Сталин умен и хитер, его слова неожиданны, его предложения заманчивы, но если он готов помочь… Ах, да, — перебил фюрер сам себя, — он предлагает отложить все до 42-го года… Это умно— пока я буду воевать, он будет копить силы… А что потом? Удар?
Риббентроп молчал, боясь возразить, не желая соглашаться… И фюрер размышлял вслух…
— Приглашение Геббельса— это, конечно, бомба… Но это — пропаганда, а не политика. Вот если бы он согласился расширить «Пакт трех» до четырех! Однако это его вряд ли свяжет сильно… А вот его конкретные требования… Русские заводят уже разговор о базе на Босфоре… Чего они захотят завтра — Югославии? Судя по вопросу о базе, на Болгарии они будут настаивать обязательно, но Болгарию я им не отдам! И опасно для нефтяных источников, и вообще — не пройдет!
Гитлер поймал себя на том, что если в Берлине он постоянно переводил разговор на концепции и перспективы, то тут, в Бресте, он даже сам с собой рассуждает о вещах конкретных. Конечно, в Берлине упор на идеи позволял уходить от вопросов Молотова, но все же Сталин сумел «перевернуть» «шахматную доску», и оставалось лишь гадать — не перевернет ли он ее еще раз, напирая — как и Молотов — на конкретику…
— Риббентроп, что мы можем уступить еще? Мы и так уступили русским во многом!
— Мой фюрер, — подал, наконец, голос Риббентроп, — есть один пункт, где мы могли бы не уступить, а выправиться…
— Что вы имеете в виду?
— Русские в своих поставках в целом аккуратны… Зато мы задолжали им в поставках на 126 миллионов марок. Молотов уже поднимал этот вопрос в беседе с Герингом.
— Что вы предлагаете?
— Если в дальнейших беседах возникнет необходимость уступок с нашей стороны, то можно самим признать нашу неаккуратность и пообещать быстро ликвидировать задолженность…
— Допустим… Но как быть с Финляндией?
— Возможно, мы могли бы предложить Советам следующее… Мы аннулируем соглашение с финнами о транзите войск в Норвегию при условии, во-первых, обеспечения транзита в Киркенес через Россию…
— Это очень удлинит путь и удорожит его.
— Да, но мы должны потребовать от русских в этом случае компенсации… Например, увеличением поставок нефти
— Допустим…
— И еще… Русские должны гарантировать нам поставки из Финляндии никелевой руды и леса в прежнем объеме с некоторым нарастанием, и с компенсацией возможных недопоставок по любым причинам за счет России.
— Неглупо, Риббентроп… Пожалуй, я мог бы на это пойти при условии отказа русских от претензий по Болгарии и подписания хотя бы секретной декларации о готовности России присоединиться к «Пакту трех» не позднее конца 1941 года…
Так определились пределы уступок фюрера… Пора было начинать второй раунд… Уже выходя из двери комнаты, где они отдыхали, фюрер спросил Риббентропа:
— А почему среди русских нет Кагановича? Случайность, или Сталин решил не брать сюда еврея? Вы уверяете меня в обратном, Риббентроп, но мне кажется, что еврейское влияние здесь сильно…
— Мой фюрер! Я не знаю, почему нет Кагановича, но если здесь и есть еврейское лобби, то не Каганович его олицетворяет. Каганович — порядочный человек… К тому же… — Риббентроп задумался, потом размышляющим тоном сказал, — к тому же недавние репрессии и московские процессы имели и явный антиеврейский аспект, хотя об этом никогда не говорилось публично ни слова…
ВОЙДЯ в комнату переговоров, Гитлер решился… Это было против всех правил дипломатии и межгосударственных отношений, но в конце концов он должен был понять точно — можно ли идти дальше со Сталиным? А для этого ему надо было знать пределы искренности русского вождя.
Если для Сталина пакт и все с ним связанное — тактика, то как только Советы усилятся, а рейх в чем-то серьезно оступится, как только англосаксы пойдут в наступление, Сталин тоже ударит.
А раз так, надо как можно быстрее ударить самому — еще до разгрома Англии…
Если для Сталина пакт — поворотный пункт к союзу с рейхом, он будет ценить доверие и добиваться его… Доверие и у людей, и у держав держится на поступках, на делах, а не на словах… Но ведь недаром сказано, что вначале было Слово…
И Гитлер решился:
— Скажите, господин Сталин, а как вы относитесь к евреям? Пауза повисла в воздухе, словно сизый дым из отсутствующей трубки Сталина… Он действительно поднес руку к лицу — как будто хотел затянуться, взглянул на Шмидта, напрягшегося от любопытства и ожидания, на застывшего Риббентропа, на невозмутимого Игнатьева и еще более невозмутимого Молотова, еще продлил паузу и обронил:
— Я терплю их… Но, думаю, эта проблема не самая главная сейчас… Есть более серьезные вещи, господин канцлер…
Гитлер откинулся в кресле, расслабился, и вновь в воздухе, словно трубочный дым, поплыла тишина.
— Господин Сталин, — Гитлер оживился, но сдержанность Сталина странным образом уже передалась и ему, и он непривычно для себя медленно закончил, — мне кажется, нам надо о многом еще поговорить подробнее… И не один раз…
— Думаю, это может быть полезно народам и Германии, и Советского Союза…