Кремлевское кино
Шрифт:
Его боялись оставлять одного, тетя Нюра и тетя Женя старались быть всегда рядом, поддержать. Как зыбко все в этой жизни! Всего лишь нажать на курок, и рухнул целый мир…
Мальчики продолжали ходить в школу, Вася — в свою образцовую номер двадцать пять, там еще у директорши такая сильная фамилия — Гроза; Артем — в свою вторую артиллерийскую спецшколу. После смерти Надежды Сергеевны он как-то повзрослел, старался в ее честь учиться все лучше и лучше, в отличие от Васи, который только поначалу подтянулся по всем предметам, но после Нового
Томику исполнилось двенадцать, он и впрямь резко повзрослел после смерти Надежды Сергеевны, никого теперь не называл дядями и тетями, а только по имени и отчеству: Власик — не дядя Коля, а Николай Сидорович, дядя Павлуша — Павел Сергеевич, тетя Нюра — Анна Сергеевна, а отец — Иосиф Виссарионович.
— Какой он тебе Иосиф Виссарионович? — смеялся Васька. — Он тебе приемный отец. Так и зови его: отец. Или, если хочешь, товарищ Сталин. Только не Иосиф Виссарионович, умоляю. Имя-отчество у отца — как грузовой состав.
И няня Шура, воспитывавшая Сетанку, стала Александрой Андреевной. Она как могла утешала бедную девочку, а та обижалась на маму, что ушла на тот свет. По ночам плакала и звала ее.
Однажды Сетанка строго спросила отца:
— Папа, а почему мы в Гвоздиковский больше не ездим? Хочу кино про Чарли Чаплина.
— В Гнездниковский?.. — задумался отец. — А мы туда больше не будем ездить. Мы скоро Зимний возьмем.
— Как это Зимний? — удивились Вася и Томик. — Его же в семнадцатом году уже взяли.
— Увидите, — ответил Сталин и впервые за несколько месяцев усмехнулся.
Сетанка после этого постоянно канючила:
— Когда Зимний пойдем брать? Ну когда Зимни-и-и-й?
И вот в один из солнечных весенних вечеров, после череды дней рождений, в этом году невеселых и скучных ввиду недавней кончины Надежды Сергеевны, вернувшись вечером с работы, отец объявил:
— Ну, ребята, айда Зимний брать!
И оказалось, не Зимний дворец, а Зимний сад Большого Кремлевского дворца, в котором Шумяцкий, главный по советскому кино, оборудовал кинозал особого назначения — только для товарища Сталина и его ближайшего окружения. Всего несколько рядов кресел, причем в первом ряду центральное, специально для генсека, жесткое, он никогда не любил сидеть на мягком.
— Ну, вот он, Зимний, — сказал Сталин. — При царях тут был Зимний сад. А теперь мы его взяли и здесь будем кино крутить. И не надо в Гнездниковский переулок мотаться.
— Вот здорово! — восторженно воскликнула Сетанка. — Жалко только, что без мамочки.
Сталин как бы не услышал этого, уселся в свое жесткое кресло и зарядил трубку отрезком сигары. Он так иногда курил, и Томику нравилось смотреть, как он аккуратно разрезает тугую сигарную торпеду острой бритвой
— Ну что, товарищ Шумяцкий? Какое сегодня кино крутить будем?
— Готовая картина Бориса Барнета «Окраина», — рапортовал нарком кино.
— Лучше Чарли Чаплина! Чарли Чаплина! — закапризничала Сетанка.
— Это который «Мистера Веста в стране большевиков» снял? — спросил Сталин.
— Так точно, товарищ Сталин, — ответил Шумяцкий. — И еще «Потомок Чингисхана».
— «Потомок Чингисхана» — хорошая фильма, — одобрил главный зритель. — А Чарли Чаплина на потом, на сладкое. Есть там «Огни Большого города» или «Малыш»?
— И то, и другое захватили, товарищ Сталин.
— Ну вот, хозяйка, посмотрим Барнета, а потом Чаплина.
— Не хочу Барнета!
— Напрасно. Только послушай, какая хорошая фамилия. Она отражает то, что у нас сейчас в стране советской — бар нет. Все баре остались там, до революции. Начинайте, товарищ Шумяцкий. Надеюсь, не такое занудство, как «Встречный»?
— Никак нет, товарищ Сталин.
И свет в кинозале стал гаснуть, а на экране по белому фону пошли черные буквы. Сначала без звука, и Томик уныло подумал, что кино немое, но, когда появилась надпись, что звук записан по системе «Тагефон», успокоился.
Фильм «Встречный» заказали к пятнадцатилетию революции, а показывали в самых последних числах октября, дней за десять до гибели Надежды Сергеевны. Томик и Вася тогда присутствовали на показе в Малом Гнездниковском, и оба изнывали от скуки. Сталин тоже еле досидел до конца и после просмотра громко произнес:
— Скукота! Если у нас индустриализацию проводят такие нерешительные люди, да к тому же пьющие водку, мы не скоро создадим сильную промышленность. И как это к юбилею Октября сняли такое занудство! Скукоделы!
Шумяцкий стал возражать, что картина чего-то там отражает, смело выявляет и в целом влечет. Режиссер Пудовкин выступил эффектно:
— Не могу не встать на защиту режиссеров Эрмлера, Юткевича и Арнштама. В фильме главное вот что: человек строит турбину, а турбина перестраивает его.
— И были учтены замечания к сценарию, — продолжал защищать картину Шумяцкий. — Полностью исчезла отрыжка агитпропфильмовщины.
— Как это вы такое длинное слово придумали, а главное, выговорили? — усмехнулся Сталин.
— И совершенно невозможно игнорировать тот факт, что в нашем кино прозвучала замечательная песня. Композитора Дмитрия Шостаковича на стихи поэта Бориса Корнилова.
— Песня? — откликнулся Сталин. — Песня действительно хорошая. «Нас утро встречает прохладой…» Хорошие слова. И музыка хорошая. Ладно, уговорили, ради песни — пусть.
И фильм потопал на экраны унылым и неповоротливым кабаном, зато песня полетела звонкой стрелой: «Не спи, вставай, кудрявая, в цехах звеня, страна встает со славою на встречу дня». Самая первая песня-птица советской бодрости, советской надежды на скорое светлое будущее.