Кремлевское письмо
Шрифт:
— Знаешь, племянничек, я никак не могу успокоиться — твоя первая операция за границей, и ты все разгадал.
— Почему ты допустил, чтобы Разбойник умер таким образом? — спросил Роун.
— Он сам хотел этого. Ему все равно недолго оставалось, а он очень хотел помочь. Конечно, для нас это было бессмысленно, но не для него, умирающего.
— А кто был в машине с ним вместо меня?
— Труп купили в городском морге. Слушай, а что если нам вместо Лондона сначала на несколько дней махнуть в Рим?
— Почему бы вообще не отменить всю поездку?
— Ты что несешь? — не понял Уорд.
— Ты
— В России?
— Именно.
— С какой стати мне здесь оставаться?
— Потому что ты — Стердевант.
— По-моему, ты спятил!
— Пусть, но ты — Стердевант.
— Ладно, выкладывай, как ты до этой глупости додумался.
— Я думал об этом с нашей первой встречи, меня насторожила твоя пластическая операция, но тогда я не стал особенно ломать голову. А вот когда ты забрал конверт из-под памятника, я задумался серьезно. Я задал себе всего один очень простой вопрос: «Почему русские решили иметь с тобой дело? Почему именно с тобой?» Отсюда я начал раскручивать. Прежде всего, главой операции был, конечно, ты. Ты принимал решения, а выполнял их Разбойник.
— Он был болен.
— Судя по вашей работе, он бы оставался у руля, пока мог ползать, однако, командовал ты. Меня немного сбило с толку, что тебя не узнал ни один из тех, кто работал со Стердевантом в прошлом. Ты изменил не только лицо, но и голос.
— И когда тебя осенило?
— Когда тебя узнал Коснов. Не лицо, а голос. Когда он закрыл глаза, он вспомнил твой голос. Это было как раз перед тем, как я потерял сознание. Я даже не сразу сообразил, почему он узнал твой голос, а твои люди — нет. Ответ, как всегда, был прост. Ты очень поработал над голосом и речью, но только в английском. Тебе и в голову не пришло проделать это с другими языками. Для Коснова ты звучал так же, как годы назад — твой русский не изменился.
Узнал ли тебя Бреснович, или ты ему сам сказал, кто ты, сейчас уже неважно. Много лет назад Бреснович хотел посадить тебя на место Коснова. Он очень точно выбрал время и крепко держал тебя в руках твоей биографией. Но ты добрался до долгожданной цели — до Коснова.
Уорд уже не улыбался. Он прислонился к двери и холодно посмотрел на Роуна. Его губы были плотно сжаты.
— Если бы это и было так, я бы не хотел, чтобы узнали другие. И еще, я бы не выпустил тебя из страны.
— Тебе нужно, чтобы я уехал. Кто же еще получит деньги и расскажет, как прошла операция?
— Можно было бы придумать что-то другое.
— Но даже больше денег, — продолжил Роун, — тебе нужна страховка. Я и есть та страховка. Теперь я понимаю, как только вы с Бресновичем договорились, мне бояться уже было нечего. Да мне и не нужно было изображать из себя героя. Мне все равно дали бы уехать, потому что пока я жив по ту сторону границы, я всегда могу разоблачить его. Я уверен, ты убедишь его позже, что у меня есть улики против него. Видишь, как все переменилось. Теперь я нужен тебе — пока я жив, ты здесь в безопасности.
— Ну, Георгий, и мерзавец же ты.
— От такого слышу.
— Ладно, давай расстанемся по-хорошему. Можешь думать обо мне, что угодно, но я о тебе очень высокого мнения. Ты загнал меня в угол, да-да, племянничек, ты меня обставил.
Машина
— Пойдем, — сказал Уорд. — Я приготовил тебе прощальный подарок.
Роун прошел за ним через зал в одну из боковых комнат. У стены стоял азиат с перевязанным горлом.
— Покажи ему, — распорядился Стердевант.
Открылась боковая дверь.
— Зайди, взгляни.
Роун осторожно заглянул. На носилках «скорой помощи» лежала Би Эй, она улыбнулась Роуну, попыталась что-то сказать и не смогла.
Азиат запер дверь.
— Пришлось повозиться с Ней, пока привели в чувство, — сказал Стердевант. — Она проглотила только часть яда. Ее парализовало. Говорить еще не может, но врачи уверены, она поправится.
— Что вы с ней сделаете?
— Это зависит от тебя. Пока эта девочка здесь, при мне, я думаю, ты не станешь трепаться и болтать лишнего. Например, рассказывать о моей доблестной смерти, я хочу сказать, о смерти Уорда.
— Я вытащу ее отсюда, — пообещал Роун, — я что-нибудь придумаю.
— Попытка — не пытка.
Роун и Стердевант молча сидели в отдельном зале ожидания. Наконец Стердевант заговорил.
— Знаешь, племянничек, старика вроде меня уже нигде особенно не ждут. Жизнь прошла мимо. Я должен доиграть по своим правилам. На Западе это мне вряд ли удастся. А Бресновичу нравится моя работа. Он даст мне работать так, как я хочу. Можешь называть это двойной игрой, предательством. Наверное, так оно и есть, но я больше двадцати пяти лет рисковал головой для Запада, а вместо благодарности получил пинок под зад.
Я уже немолод, мне трудно угнаться за переменами. Здесь все иначе, во всяком случае, мне так говорят. Здесь нужен человек с моими талантами, Чарли. Больше мне идти некуда. Мне нужно действовать, а других предложений нет.
Роун был бы рад не слушать и не мог. Он злился на себя и был сбит с толку. То, что Стердевант обошел его в самый последний момент, уже само по себе было плохо, и какой ценой — Би Эй оставалась в России! Уже ничего не изменить. Виноват он один.
— Я знаю, ты винишь себя в том, что я обошел тебя, — безучастно сказал Стердевант. — Может, и обошел, а может быть, и нет. Это просто вопрос времени. Помнишь, когда мы встретились, я сказал тебе, дело не в том, что ты узнал или сделал. Дело в том, как быстро ты это узнал или сделал. Ты действовал почти также быстро как я, но упустил только последний маленький штрих. Кто знает, еще день или два, и ты бы разгадал эту последнюю загадку. А это совсем неплохо, если учесть, что опыта у меня на дюжину-другую лет побольше, чем у тебя, и я знаю чуть-чуть побольше. Знаешь, никто бы не сделал больше чем ты.
Роун подошел к окну. Четырехмоторный реактивный самолет зашел на посадку.
— Странно, племянничек, мне кажется, что я тобой горжусь, как гордился бы сыном. Ты отличный оперативник, Чарльз Роун, лучшего и желать нельзя. Но учеба — процесс бесконечный, особенно, познание самого себя. Надо знать свои слабости. Ты слишком много внимания обращаешь на чувства других людей. В нашей работе это скорее недостаток.
Убей чувства, Чарли! Растопчи их в пыль! Принимай мир таким, какой он есть.