Крепитесь, други!
Шрифт:
— Чем могу быть полезен вам лично и газете «Городская новь»? — взглянув на ее визитку, улыбнулся молодой мужчина, тоже рыжий, но светлее, чем она, похожий на известного политика.
Ядреная самочья прелесть, исходящая от нее, ударила и в него тоже, как волна. Он даже поправился на стуле.
— Мне лично, — подчеркнула Шурочка и поправила зеленую оборку на груди. Его взгляд с неизбежностью скользнул туда же. — Мне нужна путевка в Париж на две недели. На бартер. Одна путевка в обмен на… четыре публикации в газете.
— Мы не размещаемся в газетах, очаровательная Александра Никаноровна, — снова взглянув на ее визитку, сказал
— У вас прекрасная реклама, — она в самом деле видела ее, потому и обратилась именно к ним. — Но «Городская новь» — газета Московского Правительства и мэрии, ее читают все чиновники столицы. Если разместиться подряд четыре раза — увидите, сколько будет звонков и туристов.
Шурочке необходима была путевка, за которую ей лично не надо было платить больше тридцати процентов наличными, как делается в газете в случае бартера, а будет толк от публикации или нет, ее уже не касалось. Гори он огнем, этот «политик», похожий на другого политика!
— Одна путевка или две? — тая свою мысль, спросил директор.
— Одна, — вызывающе ответила Шурочка.
— После двадцатого июля подойдет?
— Почему не раньше?
— Во Франции чемпионат мира по футболу. Все продано еще зимой.
Она этого не знала. Игорь говорил, что улетает в июле и все.
— Согласна, — решила она. — Составляем договор?
— Да. Попробуем вашу газету, — он повернулся к сотруднику, сидящему у окна. — Дима! Выпиши одну путевку в Париж с двадцатого июля.
— У нас только с двадцать первого.
— С двадцать первого. И проведи инструктаж.
Шурочка с достоинством пересела к другому столу.
— Не забудьте об осторожности, — тихонько заговорил молоденький клерк, заполняя красочный буклет под названием «путевка». — Во Франции вас оценят, вот увидите, что начнется вокруг вас, там вы сможете вкусить все радости жизни, поэтому… шу-шу-шу, шу-шу-шу, вы меня понимаете? Счастливого отдыха!
Через несколько дней, безучастная, как лунатик, она сидела в самолете, слушая внутреннюю тревогу. Оживилась, лишь когда стюардесса подала белое вино. Выпила залпом, попросила еще. Группа подобралась подготовленная, на губах шелестели имена великих художников, музеев и дворцов, из рук в руки перелетали альбомы, каталоги, путеводители. В Париже она окинула уважительным взглядом отель, ресторан, бассейн.
— Как проехать в Ля Бурже? — поинтересовалась у гида.
Он объяснил. Уточнив у портье, она тщательно записала и наутро уже сидела в автобусе. Волнение сжимало ее. Игорь, Игорь… Все же чистые, красочные пригороды, виноградники, огороды, опрятные фермы, загородные виллы с цветниками не остались незамеченными ею, она разглядывала их поверх своего волнения, с жадностью и знанием дела. Живут же люди!
Авиасалон открылся накануне. Она не опоздала. Серое летное поле издали предварялось высокими флагами стран-участниц. Их яркие полотнища полоскались в волнах теплого ветра под солнцем, светившим из голубизны, тоже украшенной мелкими облачками, белыми, кудрявыми, словно выпущенными для оживления места событий. «Если бы на каждое да по рекламному щиту», — усмехнулась она и тут же увидела ее, вездесущую рекламу, прямо на зеленой траве, в виде ковриков для уставших стоять на ногах, и над головой на воздушных шарах, и на майках, бейсболках, козырьках посетителей, на всех напитках, закусках, темных очках, разных мелочах,
Общий парад участников закончился вчера, сегодня шли выступления каждой страны. В воздухе проносились легкие самолеты, зависали, кувыркались, устремлялись на зрителей с грозным ревом и плавно взлетали «в гору», блеснув крыльями. Неподалеку у летного поля стояли сквозные голубые домики, с легкими белыми перегородками. Каждый из них принадлежал своей летной компании. Шурочка направилась к российскому.
Пророчество московского служащего сбывалось на глазах. Пока она шла по газону, вертя в пальцах солнцезащитный зонтик, отчего над ее плечами словно крутилась цветная карусель, все встречные мужчины смотрели на нее как на диву и даже аплодировали. Пришлось подтянуться, сделать задорное лицо, егозливую походку, раскачивать на ходу пышную короткую юбку. Это добавило шармаи напитало отвагой перед тем, что предстояло через несколько минут.
К российскому павильону она подошла почти спокойной.
Внутри него находились мужчины в белых рубашках, галстуках, светло-голубых форменных брюках, на их рукавах и нагрудных карманчиках виднелись значки и нашивки. Один из них стоял на пороге, в холодке и сквознячке, за его плечами виднелся проход на летное поле.
— Мне нужен Игорь Стрельцов, — сказала она после приветствия.
— Кто вы? — как и все, он окинул ее остро-внимательным взглядом.
— Знакомая. Из Москвы. Можно к нему пройти?
— Исключено. Завтра его полет, он занят под завязку, — мужчина взглянул на нее, подумал. — Сейчас попытаюсь, авось отзовется, — он связался по мобильному телефону. — Игорь! Тебя тут спрашивают. Дама… О-о, весьма!.. Сейчас будет, подождите.
Игорь подъехал на низком велосипеде, потемневший от загара, с посветлевшими усами и бровями, одетый в синий комбинезон с теми же значками и нашивками, что у других.
— Ты? Откуда? — настороженно удивился он.
Все ее великолепие улетучилось вместе с уверенностью.
— А я на экскурсии в Париже. Вот, заехала попроведать соотечественника. Ты что, не рад?
— Напрасно ты это сделала.
— Почему напрасно?
— Сейчас не до того. Завтра полет.
— Завтра… А потом?
— Что потом?
— Ну… вообще?
— И вообще не до того.
Они медленно шли в сторону автобусов. Под теплым ветром блестела порывами короткая густая трава, белела такая же, как у нас, мелкая кашка, пахло полями, под шагами взлетали синие мотыльки. Игорь вел за руль велосипед одной рукой, на загоревшей коже светлели волоски. Шурочка отвела глаза.
— Скажи что-нибудь, — собрав остатки надменности, проговорила она с тайной мукой.
Он молчал.
— Ты бросаешь меня? Почему? — злые вихри уже захлестывали ее. — Разве тебе было плохо со мной?
— Ты приносишь несчастье.
— Я?! Да пошел ты… Со своей образиной, что ли, будешь счастлив?
— Какой образиной? — невольно спросил он.
— Той самой, Ладой твоей. У нее на лице знаешь, что было? Насилу убрали.
Он вздрогнул. Дальний звон словно пронесся и улетел ввысь. Все сошлось.