Крепость души моей
Шрифт:
– ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ НЕПОКОРНЫЙ, ЖЕСТОКОВЫЙНЫЙ!..
Золото хлебного поля – от горизонта до горизонта. Пыль узкого проселка. Звон летнего зноя.
– ИСТИННО ГОВОРЮ: ПРОКЛЯНЕШЬ ЧАС РОЖДЕНИЯ СВОЕГО!..
По проселку идут трое. Шагают, не торопясь, но и не мешкая: парень в джинсовом костюме и кепке с длинным козырьком, широкоплечий подросток в школьной форме (плоские желтые пуговицы, уродливый воротник) – и мальчишка лет семи: темноволосый, гибкий, черноглазый.
– ВЗЯЛ ТЫ НА СВОИ РАМЕНА БРЕМЯ ТЯЖКОЕ! НЕ УНЕСТИ ДАЛЕКО!..
Парень
А из глубин бирюзового омута гремит:
– ОТНЫНЕ ИХ ГРЕХ ТВОИМ ГРЕХОМ БУДЕТ…
Подросток и мальчик ничего не слышат. Парень в кепке слышит, но пропускает мимо ушей. Так его ученики, бывает, на уроке слушают выговор строгого учителя. Гремит? Пусть себе гремит.
– ЗА ГРЕХИ ИХ НА СУДЕ ОТВЕТ ДАШЬ…
– А что там, за полем, Сан Петрович? – подросток машет рукой вдаль. Рука бугрится мускулами: грузчику впору. – Очень узнать хочется, да.
Парень щелкает пальцами по козырьку кепки:
– Не спеши, Чисоев. Поле еще перейти надо. Видишь, какое большое, шагать и шагать! А что там… Не знаю.
– Вы? – сомневается подросток. – Не знаете?
– Я не знаю. Ты даже не представляешь, Чисоев, сколько я не знаю!
Он смеется:
– Поглядим, авось не испугаемся!
Услышав последние слова, мальчишка подпрыгивает от возмущения:
– А я не боюсь! Мы с братом никого не боимся!
Парень подмигивает хвастуну:
– Завидую тебе, Артур. Лично я много чего боюсь. Дантиста, например. Боюсь, а иду…
– ГОРДЫНЯ! – гремит сверху. – ИСТИННО ГОВОРЮ ТЕБЕ…
Что именно, остается загадкой. Гром рассыпается мелким кашлем:
– ЭЙ! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ? ЗНАЕШЬ, НЕ СЛИШКОМ ВЕЖЛИВО С ТВОЕЙ СТОРОНЫ…
– Сан Петрович! – подросток с удивлением запрокидывает голову. – Там, наверху! Гроза, что ли?
– НЕ ХОЧЕШЬ ПУГАТЬ ДЕТЕЙ, ТАК ХОТЬ РУКОЙ ПОМАШИ…
Парень ловит зрачками густую синеву:
– Слышу, Шамиль. Наверное, самолет. Звуковой барьер переходит… Перегрузки, жуткое дело!
Он срывает с головы кепку, машет, рассекая горячий воздух:
– Счастливого полета!
Хлопает спутника по плечу:
– Трудная у него служба. Иногда задумаешься, и оторопь берет. В небе еще ничего, а как вниз поглядишь!..
– Эй! Ты меня слышишь?
Александр Петрович не слишком надеялся на ответ. Сон есть сон, здесь свои законы. Улыбался, глядел сверху, из синей бездны небес – на хлебное поле. С высоты прожитых лет – на себя давнего, молодого разлива. Это свойственно возрасту: разговаривать с самим собой. Иные считают такое мудростью. Иные – маразмом.
– Знаешь, не слишком вежливо с твоей стороны…
И с моей, решил он, тоже. Прыгай, обезьянка! Сколько раз Александр Петрович повторял в мыслях эти слова, глядя на школьников, разыгравшихся к концу большой перемены. Без насмешки,
– Не хочешь пугать детей, так хоть рукой помаши!
В ответ кепка рассекла звенящий зной:
– Счастливого полета!
Спасибо, подумал старик. И тебе, приятель, скатертью дорога. Смеясь, Александр Петрович отвернулся от земли, от спелой, сыплющей зерном нивы. Запрокинул голову, глядя вверх, выше неба. Над синей бездной, где он, не смущаясь годами и сединами, плыл, как мальчишка – в сельском пруду, вставал могучий купол. Округлая твердь из металла. В полировке, словно в оконном, залитом дождем стекле, сквозила тень: кажется, город.
Кажется, золотой.
– Трудная служба, – сказал старик. – Очень. Понимаю, чего там. Извини, если что не так. Дети выросли…
Девять дней
День первый
13:05
…не фиксирует…
Первым, кто заметил синюю прореху в небесах, была девочка лет пяти. Всем прочим было не до чудес – спешили, глядя в спины идущих впереди или просто под ноги. День в разгаре, людная площадь, выход из метро.
Сентябрь, начало осени. Пасмурно, ночью шел дождь, к утру перестал. Но тучи по-прежнему висели над ничего не подозревающим городом.
– Папа! Папа! Там!..
Точнее девочка выразиться не смогла, зато чувствительно дернула за руку. Папа, серьезного вида очкарик при портфеле, остановился, взглянул.