Крепость Серого Льда
Шрифт:
Невидимые столбы, вставшие из Рва, заколебали воздух и подхватили Райфову стрелу. Все это произошло в мгновение ока, но Райфу казалось, что следит за полетом своей стрелы уже несколько минут. Теперь она уже не падала, а снижалась по плавной дуге. Все затихли, глядя на несомую воздухом стрелу, и восемьсот пар глаз обратились ввысь. Воздушные столбы продержались еще мгновение и улеглись.
Стрела, увлекаемая ими, пошла вниз и вонзилась прямо в середину яблочка.
Увечные застыли в глубоком молчании, точно никто не хотел первым шевельнуться или подать голос в пустоте, оставленной утихшим ветром.
Райф с вызовом опустил лук, стукнув им о камень. Он не понимал, чего
— Объяви победителя, — бросил он Юстафе.
Тот потерял всю свою живость, сделавшись грузным и неуклюжим. Стали заметны потертые швы на его камзоле и стерженьки от стреловых перьев, прилипшие к его насаленным волосам. Юстафа прочистил горло, и Райф заметил взгляд, который тот бросил на Траггиса, прежде чем объявить:
— В третьей и последней стадии победил Райф Дюжина Зверей.
Толпа хлынула вперед, сжимая рты, загребая пальцами воздух. Кто-то швырнул камень.
— Не будем спешить, братья, — заверещал Юстафа, воздев руки к небу. — Состязание еще не окончено. В случае ничьей наша древняя и грозная традиция обязывает нас перейти к завершающей стадии — смертельной. Да, братья мои, смертельной. Лучники сделают еще по одному выстрелу, и победит тот, чей выстрел будет лучшим. — Юстафа завертел головой, ища подходящую мишень, но ее не приготовили. Никто и помыслить не мог, что чужак победит.
Райф, отвернувшись, почему-то вспомнил об Аш. Где она теперь? Не думает ли она, что сделала ошибку, бросив его?
— Пусть стреляют в свинью, — проронил Траггис Крот, и Райф, обернувшись, поймал на себе черный взгляд атамана. Это почти порадовало его, потому что отвлекло от мыслей об Аш.
Напряженная тишина последовала за этими словами. Увечные подались назад, но не утихомирились. Голос вожака всколыхнул их, и Райф видел в их глазах жажду крови. Увечные — это не клан. Райфу говорили об этом Тем, Ангус и еще с десяток человек, да и Мертворожденный три дня назад сказал ему то же самое. Райф слушал их, но не слышал и только теперь понял, как они были правы. Многие из Увечных походят на кланников и говорят, как они, но боги не живут в их каменном городе, и ничто, кроме общего отчаяния, не связывает их.
— Первый выстрел я уступаю кланнику, — с поклоном и учтивой маской на лице произнес Танджо.
Райф не ответил любезностью на любезность, понимая, что все это одно притворство. Свинья находилась примерно в трехстах пятидесяти шагах от них, далеко в стороне от стрельбища, и при этом висела над огнем. Ее заволакивал дым и трепещущий от жара воздух. Танджо уступил ему выстрел не по доброте душевной. В смертельной стадии пробные выстрелы не допускаются. Тот, кто стреляет первым, будет стрелять вслепую. Насколько сильно надо натянуть тетиву, насколько высоко пустить стрелу? Способен ли жар от костра повлиять на ее полет? Любой опытный лучник может все это вычислить, но гораздо проще делать такие вычисления, исходя из ошибок другого. Поэтому Танджо великодушно предоставил Райфу возможность наделать этих ошибок.
Делать нечего — придется стрелять. Райф согнул лук и подождал, пока стряпухи не отошли от костра. Свинью повернули боком к лучникам. Животное, хотя и крупное, за зиму сильно отощало. Любопытно знать, откуда оно взялось — Мертворожденный говорил, что Увечные испытывают недостаток в мясе. Может быть, они делают набеги на юг и угоняют скот у клановых издольщиков? Но как же они перебираются через Ров?
Туша висела, задрав кверху все четыре ноги, потому что сухожилия от огня сократились. Хвост так отвердел, что ребенок мог бы покачаться на нем. Рыло потрескалось, и
Смерть. Глубоко внутри Райфа, там, где головной мозг соединяется со спинным, загорелся слабый свет, напоминающий одинокий лунный луч на черной воде, и слюна увлажнила рот. Спекшиеся серые каморки свиного сердца тянули его к себе. Он потерял способность дышать, окруженный смердящей плотью. Здесь не осталось никакой жизни, только губчатая толща лопнувших мышц и артерии, забитые сгустками крови. Смерть. За всем этим, несмотря на жару, таилось что-то холодное, не знающее пощады. Таилось и выжидало.
Райфу сводило нутро от страха. Надо выбираться отсюда, и поскорее. Смерть придвинулась совсем близко, шевеля своими щупальцами, похожими на струйки дыма, протягивая их к его разуму. Врата ада разверзлись, втягивая его в черную, пахнущую смертью болотную воду. У этой трясины не было дна, только безжизненная, бездонная пустота. Стоит ему погрузиться туда, и возврата уже не будет.
Спасения нет. Свиное сердце поймало его, как пружинный капкан. Не надо было ему соваться сюда. Бьющееся сердце олицетворяет собой силу жизни, остановившееся ведет прямиком в смерть. И оно втягивало его в себя, засасывало. В ушах у Райфа стоял рев, мысли начинали путаться, а тяга все усиливалась. Запах жареного мяса уступал место голубому, искрящему запаху льда. Какие-то тени двигались на краю его зрения, слышались чьи-то вздохи, и мягкая разлагающаяся плоть затягивала его все глубже.
Но слюна продолжала увлажнять его рот. В мозгу сработало что-то, и Райф почувствовал, как расширились его зрачки. Эти места знакомы ему, здесь он все равно что дома.
Он не помнил, как отпустил тетиву, — лишь испытал потрясение, внезапно вынырнув из тьмы на солнечный свет. Он дышал тяжело и часто, а ветер леденил его, словно он был наг. Райф поморгал, точно его насильно пробудили от сна, и увидел то, что смог осмыслить лишь несколько мгновений спустя.
Увечные, застыв как статуи, смотрели на свиную тушу. Стрела — его стрела — вонзилась глубоко в сердце свиньи. От удара поджаренная кожица лопнула и мясо разлезлось, обнажив обросшие жиром ребра. В месте попадания их разнесло вдребезги, будто фарфор, и сквозь них проглядывал серый комок сердца, пронзенный точно посередине.
Райф сглотнул, чувствуя во рту скверный вкус. Лук стоял рядом, как посох, но Райф не помнил, как опустил его. Надо что-то делать, сознавал он. Надо сказать Юстафе — пусть признает выстрел удачным, пусть разрядит какой-нибудь шуточкой устрашающую скованность толпы, пусть скажет Танджо, что теперь его черед. Райф сознавал это, но не мог пошевелиться.
Ему почему-то вспомнилась история, рассказанная Ангусом, — о том, как кочевники, живущие в красной пустыне Дальнего Юга, дают имена своим сыновьям. Отец выбирает имя, но не открывает его никому, даже своей жене, и ребенок растет, не зная, как назвал его отец. Мать и другие зовут его разными ласкательными именами, но вот он вырастает, становится взрослым мужчиной, сильным и храбрым, и вызывает на бой своего отца. Бои эти, как правило, жестоки, говорил Ангус. Гордость для жителя пустыни превыше всего, и ни один отец не хочет проиграть своему сыну. Сын, чтобы победить, должен без всякой жалости повалить отца наземь и, стоя над ним, сказать: «Я требую свое имя. Отдай то, что принадлежит мне». Отец называет имя, и сын, оставив его на попечение женщин, уходит в пустыню охотиться. Эта первая ночь, говорил Ангус, обладает волшебной силой: звери сами выходят на его копье, и боги посылают ему вещие видения.