Крепость

Буххайм Лотар-Гюнтер

Сосредоточься! приказываю себе. Попридержи мысли! Они не должны лететь до Хемница! Запоминай, что происходит вокруг. Держи глаза открытыми. Будь очевидцем, отмечай каждое мгновение, наблюдай собственными глазами за глазами других — вахтенных центрального поста, глаза которых, например, то и дело дико мечутся; вот еще несколько неподвижных, разорванных паникой глаз. А вот затемненные тесно стянутыми бровями глаза оберштурмана! Припухлость нижних век — она всегда вызывала у меня трудности при написании портретов. Слезный мешок, пластичный свод влажного глазного яблока: тоже не просто. На глазах

можно было зубы себе сломать. На глазах зубы! Что за отвратительное выражение!

Лодка опять сотрясается так сильно, что мы все падаем. На доли секунды кажется, что я нахожусь в полностью набитом людьми трамвае, который выпрыгнул из своего пути и теперь грохочет и трясется мчась по булыжной мостовой.

Если бы мы не стояли так плотно, то я снова свалился бы с ног. На подлодке нет, в отличие от трамвая, потолочных петель для рук.

И теперь я не могу освободиться от иллюзии трамвая: Серебряники могли бы чисто сойти за кондуктора трамвая: В своих синих тряпках с этими придурковатыми серебряными галунами на рукавах, совсем как в обычной жизни. И никакой сменки на все дни! Мой взгляд выхватывает два ряда стиснутых вместе обнаженных зубов — еще один способ справиться с тряской и вибрацией: рожа широко осклабилась в гримасе подобия улыбки, а потому и зубы видны. Я не знаю, кто этот человек, которому принадлежат эти зубы. Хорошие зубы! У экипажа плохих зубов нет. Не принято иметь на подлодке плохие зубы. Выпадение волос допускается, а плохие зубы — нет.

К господам серебрянопогонникам это не относится. От них никто и не ожидает наличия таких аккуратных, ухоженных зубов, как это принято у экипажа лодки. Серебрянопогонники провалились бы, вероятно, всем скопом, при медосмотре на годность к службе на подлодке. То, что они получат полный кайф от похода на подводной лодке со всеми его особенностями в боевой обстановке, им определенно никто ничего не сказал. И вот хлебают по полной! То, что они здесь сейчас испытывают, станет практическим обучением для этих тупых, надменных болванов, только к сожалению, слишком поздно.

Остались ли они вообще еще теми же серебянопогонниками, которые были на лодке при первой попытке выхода в море? Не появились ли здесь новые лица? Кажется, это не могут быть те же люди что выходили с нами вчера? Но кто знает!

Один из толстяков стоит почти вплотную к штурманскому столику. Этот полный, важный человек со многими полосами на рукавах близок к нервному срыву. Он так глубоко втянул голову в плечи, будто ожидает удара молотка. По-видимому, он стоит на коленях, но не могу понять, почему.

А концерт продолжается! Опять серия взрывов! Я едва их воспринимаю. Как это понимать? Мой череп словно пуст — или мой мозг заблокирован?

— Всплывайте! — орет кто-то громко и отчетливо и именно в шквале разрывов глубинных бомб.

Ага: Чинуши с верфи!

Их всплытие могло бы происходить так: вверх по лесенке, открыть люк — не забыть выровнять давление — и затем с борта броситься в темную воду и заплескаться в ней… медленно и уютно.

И вновь раздается тот же голос:

— Всплывайте! — и тут же другой голос:

— Да дайте же ему, наконец по морде!

Но этот возглас теряется в шуме с кормы.

Лейтенант-инженер

словно ласка скользит в кормовой отсек. Внезапно становится темно. В корме что-то резко щелкнуло пару раз. Дьявол его разберет, что там случилось. Может ли так щелкать, когда вылетают предохранители?

Несколько лучей фонариков пересекаются. Взглядом ищу командира, но вижу только несколько ярко освещенных испуганных гримас.

— Искрение в электромоторном отсеке! — произносит централмаат. Пахнет озоном, как после грозы.

Я только удивляюсь, как для такого фейерверка еще нашлось достаточно кислорода в воздухе…

Серебрянки здесь в централе и далее к корме должно быть видели ослепительные электрические дуги и слышали резкое потрескивание: Паника висит в воздухе.

— Веселое дело, — раздается бормотание чуть не в мое правое ухо, когда доносится металлическое дребезжание. Что это еще может быть? Внимательно, с крайним напряжением, вслушиваюсь. Но дребезжание больше не повторяется. Слышу только проклятия и ругательства из кормы.

Во мне снова набухает холодная ярость от того, что мы не можем защищаться. Мы не можем даже убежать, нас даже не достанут и не зароют в землю. Нет ничего хуже такой позорной пассивности.

Сильная судорога сжимает в теле все мышцы. Когда, наконец, он настанет — coup de grece?

В полумраке с носа и кормы в центральный пост прибывает все больше людей. Вмиг возникает беспорядок. Слышу, как орет вахтенный, и вижу централмаата размахивающего руками. Несколько серебрянопогонников внезапно вплотную становятся передо мной и вперивают взгляд в командира. Что, к черту, все это должно означать?

— Мы не хотим окочуриться здесь как крысы! — Отчетливо доносится из шквала голосов. Это должно быть кто-то из них!

Что сказал этот человек? Окочуриться?! Давненько не слышал я этого выражения. Звучит как на моей саксонско-тюрингской родине. Теперь уже орут пять-шесть голосов. Едва могу разобрать, что они все орут, но различаю только несколько раз короткое слово:

— Всплывайте! Всплывайте!

Не могу сдвинуться ни на сантиметр. И все еще не могу видеть командира. В следующий миг в толпу буквально вкручивается крупный парень, который преграждает мне взгляд и впивается в меня, чуть не в самое лицо, расширенными от ужаса глазами. В этот момент сильный взрыв снова чуть не валит меня с ног. Крепко сжимаю веки в ожидании второго удара, но его нет. Очень медленно расслабляю мышцы, открываю глаза, но вокруг темно. Из темноты доносится неразборчивый гул многих голосов:

— Вы должны немедленно всплыть!

— Лучше всплыть и сдаться. Они же потопят нас!

— Ради Бога, всплывайте! Дайте же приказ на всплытие! — это орет тот, с четырьмя поршнями на рукавах.

Грохочет и сверкает и снова грохочет и сверкает. Опять искрит в корме. Неужели полетели предохранители? Или так тушат горящие кабели? Это было уже четвертое короткое замыкание. Лучи света фонариков снова бродят и натыкаются на резко-очерченные, искаженные рожи.

Проклятье: Эти скоты мешают мне пройти. Оттесняю двоих одновременно с пути. Один шатается, падая на спины рулевых. Другой кричит как смертельно испуганный баран. Обезумел, что ли?