Крепость
Шрифт:
В первый момент замечаю, что он все еще одет в грязную бортовую одежду. Наверно у него нет ничего другого, кроме этой уже сильно воняющей робы.
Типично для нашего соединения: Командир, вывозящий из Бреста серебрянопогонников с набитыми барахлом вещмешками и чемоданами, но при этом вынужденный оставить собственные пожитки…
— Переброска в Берген? — спрашиваю в лоб.
Командир ведет себя так, словно не слышит меня. Да, он даже закрывает глаза, но не так, будто желая заснуть, а словно погружаясь в глубокие размышления. Только когда проходит
— Берген — в том-то и дело! — и затем, к моему удивлению, бросает: — На этой-то лодке? Это же лишь плавающая куча железного лома! Здесь никто не делает ремонта необходимого лодке…
Такого жалобного тона я еще никогда не слышал от этого человека. Меня охватывает чувство стыда: Я, вот, могу сделать отсюда ноги и попробовать вырваться, но командир и его экипаж приговорены к тому, чтобы снова идти на своей смертельно больной подлодке — или оставаться во Флотилии, пока и здесь не начнется бой за этот укрепрайон.
В этот момент приходит Крамер, и командир меняет тональность:
— Так Вы хотите попробовать своего счастья на шоссе…, — говорит он как бы между прочим, обращаясь ко мне.
— Вы бы видели, на какой колымаге! — вмешивается Крамер.
Крамер оказывается тем, кто сумел перевести командира на другие мысли.
— Достойно уважения! — добавляет он и в самом деле делает так, что все же побуждает командира выбраться из его меланхолии наружу, для осмотра моего «ковчега».
Крамер ведет себя как гид и устраивает настоящий информационный обход вокруг газогенератора. Затем наблюдает за тем, какое впечатление этот обход произвел на командира. А тот морщит нос и на выдохе произносит:
— Производит сильное впечатление! Что пожелать в таком случае, в таком особом случае, кроме ни пуха, ни пера?
Не лезущий за словом в карман Крамер восклицает без тени смущения:
— Чтоб все четыре колеса спустили! Скажу так. Или даже пять! Если этот драндулет вообще имеет запасное пятое колесо.
— Touche bois! — театрально отвечаю Крамеру.
— Прямо сразу! — и Крамер с совершенно покорным видом отходит к двери, за которой раньше исчез адъютант, и три раза сильно стучит по ней кулаком правой руки. Проходит несколько секунд, когда на этот стук из двери выскакивает адъютант и являет нам свою красную от ярости рожу.
Но теперь Крамер полностью владеет ситуацией. Он изображает подобие поклона, затем расшаркивается и делает широкий полувзмах правой рукой по большой дуге, как если бы держал в руке треуголку, и вдобавок произносит в своеобразной декламационной манере:
— Ваш слуга, благородный князь, просит тысячу раз прощения — хотя, по его скудному разумению, подобное нарушение Вашего творчества принципиально нельзя прощать до окончательной победы!
— Занавес! — подытоживаю я, и адъютант, в самом деле, скрывается, как если бы был обязан подчиниться моей команде, за дверью.
— Вот и славно! — резюмирует Крамер. — И когда же Вы стартуете?
Я задумываюсь на какой-то момент, и говорю:
— В пятнадцать
— Но не сегодня же?
— Именно! У меня земля буквально горит под ногами…
— Я Вас теперь вполне понимаю, — быстро прибавляет Крамер.
Командир моргает, будто в раздражении и спрашивает:
— Чертовски любопытно, как Вы хотите пройти на этой колымаге весь путь?
— Опыт — лучший учитель! — отвечаю. — По крайней мере, попытаемся.
— И Вы готовы рискнуть жизнью ради такого вот опыта?
— Почему бы и нет?
— Тогда с Божьим благословением и нашими молитвами думаю, у Вас все получится…
— Не забудьте прислать нам открытку! — острит кто-то из-за спины.
Всего несколько слов, и все же, они так на меня воздействуют, что я вынужден сглотнуть слезы.
Разыгрываю приподнятое настроение, а в действительности мне становится так тяжело на душе, когда вижу понуро стоящего командира у нашей колымаги, и так внезапно печально, что я готов зареветь.
Водитель стянул с себя френч и рубашку. Так, в штанах, пояс которых на широких подтяжках натянут ему почти до сосков, и в слишком большой пилотке на голове, с руками, по локоть заляпанными сажей и с широкой черной полосой на правой половине лица, наш водитель является гротескской карикатурой на германский Вермахт.
Бартль и этот гном — ну и пара!
Мой экипаж из этих двоих мог бы показывать себя за деньги в паноптикуме. А смогут ли оба моих воина, в крайнем случае, достаточно быстро выбраться из «ковчега»? Мне бы сейчас приказать, прежде всего, «кучеру»: Если мы внезапно попадем под обстрел — слишком сильный обстрел — то ничто не предпринимать, как выскочить вон и ноги в руки. Но этими словами, думаю, только сделаю его еще более нервным. И тут меня буквально бьет по голове: Мой «кучер» все еще не имеет приказа на марш.
Мне нужно срочно к зампотылу. Он замещает Шефа Флотилии. Он должен снабдить «кучера» необходимыми документами. Несмотря ни на что, в этой войне все еще есть управленцы.
Я сегодня не видел зампотылу, а вот теперь его нет и в кабинете.
Перед Административным бараком навстречу мне топает Бартль.
Он тоже разыскивает зампотылу: Бартль еще не получил наше продовольствие.
— Ну и свинство здесь — полное свинство! — жалуется он.
Я посылаю его разыскать зампотылу в офицерской столовой или где-то еще.
— И поспешите! — призываю ему. От сильного нетерпения я чуть не трясусь.
Наконец издалека вижу зампотылу вышагивающего по аппелльплацу. Этот парень имеет типичный взгляд таможенника. Уже при нашей первой встрече зампотылу осмотрел меня так, будто я спрятал на теле всевозможную контрабанду.
Стою с ожидающим видом. Но затем все мои правила благостного поведения внезапно катятся к черту, и я повышенным тоном обращаюсь к нему:
— Нам безотлагательно нужен приказ на марш для нашего водителя и продовольствие на неделю на трех человек. И если Вы немедленно не сделаете это, то будете виноваты в умышленной задержке нашего выезда!