Крепость

Буххайм Лотар-Гюнтер

— У меня есть их наброски и даже в цвете — я сделал их давно. Но они все в Академии, господин капитан!

— В Мюнхене?

— Так точно, господин капитан. — И дабы закрепить в его мозгу высказанную мною ранее мысль, повторяю:

— В моей мастерской, в Академии, в Мюнхене.

На меня тут же обрушивается шквал вопросов: сколько портретов я уже написал, сколько времени потребуется на все…. Затем Масленок погрузился в глубокие раздумья. Только не перебей его! — даю себе установку.

Масленок сидит за своим столом, сложив руки, словно молясь, и я лишь

удивляюсь тому, как наманикюрены его ногти. Хотел бы я иметь тоже такие безупречные коготки, но мои ногти слишком узки и слишком мягки для того, чтобы достичь такой элегантности.

— Мюнхен тоже очень сильно бомбят… — говорит мой начальник довольно нерешительно, но я в один миг понимаю, что необходимо парировать его выпад.

— В Фельдафинге у меня есть еще одно помещение для работы, господин капитан! — как можно убедительнее произношу я. — В прошлый раз я именно там и работал — и больше, чем в мастерской.

— И где это помещение располагается?

— Прямо на озере Штарнберг, в 30 километрах от Мюнхена. Туда ни одна бомба не залетит.

Масленок молчит довольно долго. Затем произносит, как-то отрешенно:

— Посмотрим, можно ли что-то сделать. Вы еще не получали отпуск?

Благослови Боже Масленка и его интеллигентность! Теперь остается поставить пару точек над его сомнениями:

— Никак нет, господин капитан! Но смею предположить, для этого не самый подходящий момент.

— Рабочий отпуск… — бормочет под нос капитан. Ха! Еще лучше! Но держу ухо востро и не позволяю вырваться наружу моей радости.

— Ладно, решено! Придете завтра утром и подготовьте свои документы. Также позаботьтесь о том, чтобы мы, в любое время суток могли с вами связаться.

Едва сдерживаюсь, чтобы не подпрыгнуть от такой удачи.

Фельдафинг, домишко у леса. Черт его знает, все ли там в порядке. У Раймеров, в соседнем доме, хранятся мои ключи, но их дом довольно далеко от моего. А может кто-нибудь из них хоть изредка пересекает луг и присматривает за моим домишком? Подо мной, на первом этаже, обитает старая фрау Шоль со своим сыном-кретином. Для маскировки моей «сокровищницы» на чердаке, прямо под двускатной крышей, лучше этих двоих никого нет.

Но как мне устроиться в Мюнхене и Фельдафинге? Протащить в Академию электроплитку? Устроится в шведском домике у писателя Пенцольда? У моей подружки, его дочери Уллы, которая спряталась в Отделе трудовой повинности Рейха и которой нужно исполнять трудовые обязанности либо в животноводческих помещениях Айхштадта, либо вытирать зады детям? За год до того, как я писал портреты командиров для последней Великой Всегерманской выставки искусств, все было гораздо проще. Тогда-то и появилась у меня Симона. А в этот раз?

Прежде всего, надо позвонить Рут! Рут живет в Туцинге. Это следующая за Фельдафингом железнодорожная станция.

После рада неудачных попыток на том конце провода наконец-то сняли трубку.

— Ой! Привет, шалун! Ты где?

— В Берлине!

— Ты приедешь? У тебя отпуск? — и затем, помолчав, добавляет: — Отец умер. Уже две недели.

Не верю этим словам. Лео умер?

Новость буквально оглушила меня.

— Когда ты приедешь, то обязательно захвати с собой из мастерской мой диск для скульптур! И еще. Упакуй, пожалуйста, как можно больше моих картин. Просто вынь их из багетов и сверни в трубку. В первую очередь те, которые не всем, скажем так, не всем могут понравиться из-за изображенного на них… Ты же понимаешь о чем я говорю?

Если бы я сумел понять Рут!

— Конечно, если там вообще хоть что-то можно найти! — продолжает Рут, т. к. вся мастерская сгорела. Нужно постараться, шалун, и все вывезти. Любой ценой!

— И твой диск для скульптур?

— Обязательно! У меня есть пара задумок о скульптуре. Этакая фигура, сантиметров 60 в высоту. А без моего диска ничего не могу изваять. Постарайся меня понять правильно, шалун! Я же ничего не могу здесь сделать!

— Ну, ты даешь! С этими твоими картинами, диском и своими шмотками я едва смогу двигаться, чтобы целым и невредимым добраться до твоего островка счастья и блаженства! Идет война, миледи!

— Ну, я прошу тебя, шалун! Попытайся! Привези мне! — безостановочно раздается в ответ.

Трамвай все никак не подходит, но до издательства не так уж и далеко. Мне позарез нужно в издательство. Хорошо, что я привез письмо Деница, но Бахман отсутствует. Нет, узнаю я, с ней ничего не случилось, но рядом с ее домом упала бомба и теперь у нее выбиты все окна.

Слава Богу у нее работает телефон. Могу ли я придти к ней, интересуется Бахман. Мои фотографии она предусмотрительно забрала с собой из издательства, а сейчас она забивает окна картоном.

О Царе Петре никто ничего не знает. В третий уже раз слышу, что надо подключить Брекера, но к кому он вхож — к фюреру или к Герингу — этого никак не могу понять.

Резкий колючий ветер бьется в тлеющих горах пепла и грязи, и то тут, то там снова раздувает огонь. Стоящие в ряд дома освещенные пламенем выглядят так, будто там шумит несмолкаемый праздник: на всех этажах — сверху донизу: из всех окон видны отблески красно-желтого света. Прямо какая-то вакханалия огня и фейерверка. Настоящая потемкинская деревня! — проносится в голове мысль, и тут я вижу, что здесь уже нет трамвайных путей. Здесь вообще нет и массивных зданий, а лишь гротескные, вводящие в заблуждение фасады. Эффект поразительный! Единственное чего не хватает — соответствующей музыки. Очень подошел бы Вагнер, например. Оркестр в полном составе! Трещотки и барабаны! А удары в литавры и трубный глас фанфар звучат с огромным шумом и силой!

Теряю ориентацию. Вот совершенно неповрежденная улица. Да, что за черт: здесь все абсолютно цело! Сумерки придают всей картине нереальный вид. Пробежав еще почти километр и перебравшись через очередной завал из разрушенных конструкций, вижу пожарную команду, двумя мощными стволами поливающую вдоль и поперек абсолютно целый дом. На нем нет ни малейшего следа пожара! Гражданские, вероятно жители горящих во всю по-соседству домов, умоляют пожарных направить струи брандспойтов на горящие стропила их домов.