Крепостной художник
Шрифт:
Соболевский знакомил художника с Пушкиным. Тропинин не отрываясь глядел в подвижное, такое необычное лицо поэта, запечатлевая мысленно и его странно меняющиеся глаза, и открытую шею, и тонкую руку с длинными отточенными ногтями и символическим перстнем на пальце.
Приезд Брюллова
Петербург славил Кипренского, Москва гордилась Тропининым, — всё же известность русских художников не переступала порога родины.
Но вот молодой пенсионер Петербургской Академии выставил в Риме свою отчётную работу — и, как бывает в сказке, он проснулся знаменитым. Весь мир вдруг заговорил
«Гибель Помпеи, Карл Брюллов, русское искусство», — было у всех на устах.
Парижская Академия почтила Брюллова золотой медалью, в Риме сравнивали его с Рафаэлем; Вальтер Скотт [25] называл произведение его эпопеей.
Чествования сменялись чествованиями. Овациям не было конца. У его подъезда толпилась публика, чтоб поглазеть на «великого маэстро». Незнакомые приветствовали его на улицах.
Однако Петербургская Академия призывала своего питомца, и Брюллову пришлось покинуть Рим.
25
Известный английский писатель, автор исторических романов
И снова по пути Брюллова триумф сменялся триумфом. Из Одессы, куда он прибыл морем, он направился в Москву. И, несмотря на то, что Академия настойчиво напоминала художнику о скорейшем возвращении, Москва не выпускала его.
С волнением и радостью поджидал к себе Тропинин прославленного молодого художника. Все его немногочисленные, но близкие друзья — Егор Иванович Маковский, Ястребилов, Иван Петрович Витали, Дурнов и ещё несколько человек — собрались чествовать Брюллова.
Маленькая квартира наполнилась цветами: цветы в вазах и горшках, в кувшинах. Василий Андреевич расставлял вазы, декорировал стол, хлопотал, суетился.
— Ты, батюшка, кажется, старину вспомнил. Что же ты девушку позвать не можешь? Умаешься ведь…
— Нет уж, Егор Иванович, я всё хочу своими руками сделать. Когда-то я поневоле барам служил, а теперь хочу услужить достойному.
И Василий Андреевич, встряхивая всё еще бодрой, хоть и совсем поседевшей головой, продолжал хлопотать у стола. Анна Ивановна только руками всплескивала, не поспевая за мужем.
— Ишь, какой прыткий!
Наконец Василий Андреевич присел, любуясь убранством стола.
— Гляжу я на тебя, Василий Андреевич, и дивлюсь. Неужто ни капли тебе не досадно на молодого счастливца, которому одним разом достался всеобщий почёт, всемирная слава!
Тропинин поднял глаза на говорившего.
— Что ты, батенька, что с тобой! Гордость, радость, что о русском искусстве заговорила Европа, — не помню, кто нынче сказал: «Огонь Везувия и блеск молнии, похищенной с неба, заключённые в раму силою искусства, пробудили дремавшую к искусству публику…» Преклонение перед гением испытываю я, а ты зависть ищешь.
— Ну, не сердись, дружище.
— Ведь он пошутил, Василий Андреевич. Охота тебе слушать!
Раздавшийся в эту минуту шум в прихожей и голоса за дверью привлекли внимание собравшихся.
— А вот, кажется, он и сам пожаловал сюда. — И Василий Андреевич порывисто бросился к двери. Широко распахнув обе половинки и протянув руки, он горячо и радостно приветствовал молодого художника. Оживлённое лицо Брюллова было бледно. Оно, быть может, казалось ещё бледнее от густой волны рыжих волос и чёрного бархатного сюртука. Он был взволнован. Поклонившись, остановился.
— Карл Павлович, позвольте приветствовать вас стихами, вам посвященными.
В комнате стало совсем тихо.
А голос молодого поэта, читавшего нараспев, становился всё громче, звучнее:
«И мир и природу он в творческий мигВместил в свою душу и мыслью проникСтолетий минувших явленье.Пред ним протекали народы, века.И сердце пылало, дрожала рука,—Свершилось небес откровенье.Великость Шекспира, могущество ДантаИ грацию Тасса он мыслью гигантаВоссоздал и слил воедино.И творчеством кисти и чувством, как лавой,Он обдал картину. Бессмертие со славойПоверглися ниц пред картиной.Но всем ли понятен художник младойТо с ясной как небо, то с бурной душой,Изящному сердцу доступный?Отчизне доступна мирская хвала.Россия с восторгом его приняла, —И то был восторг неподкупный.Художества свергли гнёт школьной неволи:И русское сердце был наш Капитолии,И в нём мы венчали Брюллова…»Белокурый поэт остановился, замолчал. Стало совсем тихо. Брюллов быстро, взволнованно протянул руку поэту, крепко сжимая её. И вдруг комната загудела. Зашумели отодвигаемые стулья, и все бросились к художнику, наперерыв приветствуя, поздравляя его.
Тропинин и Брюллов
Различные во всём — один баловень счастья, только что начинающий жить, другой изведавший все тяготы жизни, приближающийся к закату своих дней, — оба художника, Брюллов и Тропинин, сблизились сразу и горячо полюбили друг друга.
Не было дня, чтобы Карл Павлович не заехал к Тропинину, и Василий Андреевич беспокоился, не видя в назначенный час входящего Брюллова. Часто вместо того, чтобы ехать на званый обед, устраиваемый в его честь, Брюллов сюрпризом подкатывал к дому Тропинина, уверяя, что щи и каша на Ленивке вкуснее для него изсканных яств в домах знатных бар.
— Там меня как зверя заморского показывают, а у нас друг для друга душа нараспашку.
Всматриваясь в красивую, своеобразную голову Карла Павловича, Василий Андреевич загорелся желанием написать его портрет. Тропинин изобразил его с рейсфедером в одной и папкой в другой руке на фоне дымящегося Везувия.
Ведь и сам-то он совершенный Везувий, — говорил Тропинин, смеясь. Склонившись над портфелем, Василий Андреевич не слышал, как дверь отворилась и, в сопровождении верного своего приятеля, скульптора Витали, Брюллов вошёл в его мастерскую.
— А я снова вламываюсь и даже не спрашиваю, не надоел ли я вам.
Но полный восхищения взгляд Василия Андреевича, обращенный на молодого художника, красноречиво опровергал его предположение.
— Знаете, Василий Андреевич, что мы только что с Витали смотрели? «Гибель Помпеи».