Крепостной княжич
Шрифт:
— Теребятьев! Дарья Дмитриевна, простите, забыл представиться Семен Семенович Теребятьев!
— Семен Семенович! Так что с вашими душами?
— Демографический взрыв, матушка! Демографический взрыв! Каждая баба в моих деревнях чуть не каждый год родит, да по двойне бывает!
Его беременная жена хихикнула
— Народу столько, что не прокормить! Да и по закладным пора платить.
— Мы, матушка, — Семен Семенович чесночным духом зашептал ей на ухо, — Знатно вложились в наши свинарни, теперь от них основного доходу ждем, у них там тоже демографический взрыв, — он зашептал
— Мне нужен знающий конюх и горничная.
— Только двоих? — Семен Семенович недовольно скривился, — А для полевых работ душ двадцать? У вас, я слышал, знатная пшеница родится!
— Можно и для полевых работ, только конюх и горничная в первую очередь.
— Ванька! — Семен Семенович крикнул зычным голосом. Приведи Наталью, рябую, да арапа нашего позови, да с десятка два молодежи, что мы с матушкой давеча отбирали.
Через десять минут во дворе усадьбы собралось два десятка парней, лет пятнадцати-семнадцати, а в гостиную ввели рыжую веснушчатую девушку. Та стояла понурая и чуть не плакала. Порфирий подошел к ней:
— Ты барышню причесать, одеться помочь, ну там мелочи всякие женские сможешь?
Наталья подняла глаза и кивнула.
— Ванька, куклу поди принеси что Наташка заплела! — подала голос жена Семена Семеновича.
Ванька принес барскую куклу. На голове у той высилась замысловатая прическа из локонов и кос.
— Ну что же, работу твою я вижу, чего не знаешь — объясню, — Даша подошла к ней и погладила её по руке, — Не бойся, я тебя не обижу. Никита, Порфирий. Поглядите, что там с остальными.
Никита с Порфирием вышли во двор. Осмотрев молодежь, Порфирий кивнул Дарье — дескать, можно брать. Во двор особняка вошел смуглый черноволосый парень в белой рубашке. За ним прихрамывая, бежал Ванька.
— Черт нерусский! Говорю тебе, продадут тебя сейчас.
Даша с Натальей как раз спустились со ступенек. Семен Семенович подвел смуглого парня к Даше.
— Этот у нас в лошадях разбирается, да только мы не держим много — только для поездок. Мне его сам господин губернатор, вместе с тройкой гнедых подарил к именинам о прошлом году. Лошади великолепные, а вот …
— Тебя как зовут? — Даша подошла и посмотрела парню прямо в глаза.
— Адиль, барышня. — У него был хрипловатый голос и говорил он с акцентом.
— Откуда ты, Адиль?
— С Кавказа, барышня, я не раб, я сын устаза, наш тейп насчитывает двести семей. Меня взяли в плен еще прошлой весной, обещали выменять на русского генерала, а когда тот умер, меня привезли вот сюда.
Семен Семенович побагровел:
— Это ты в своем Кавказе был сын устаза, а здесь ты холоп! Молчи, коли жить не надоело!
— Возможно, не стоит так строго. Даша взяла Адиля за руку и отвела в сторону.
— Ты сможешь работать в конюшне?
— Я, барышня, с детства с лошадьми. Лучше меня коня не знает никто.
— У меня очень большие конюшни. Мне нужен старший конюх, и не обязательно крепостной. Я тебя выкуплю, а ты поможешь мне. Если я дам тебе вольную — не сбежишь?
— Вольную? —
— Тише говори, я правда тебя выкуплю, и правда дам тебе свободу, но взамен попрошу тебя выбрать троих-четверых способных людей из моих крестьян, и обучить их всему что ты знаешь, поработаешь у меня год, жалованье положу тебе хорошее, обучишь людей и поедешь к себе на родину, согласен?
— Барышня, я буду вам вечно благодарен.
— Не обманешь? Даешь слово?
— Слово горца — крепче камня, слово чести.
— Я верю тебе! — Даша обернулась к хозяину поместья — Я их покупаю. Ваша цена!
После расчетов с хозяином Никита подошел к Даше и помог ей сесть в коляску. Людей усадили в телегу, и процессия тронулась обратно в Зеленый хутор. Никита тайком взял Дашу за руку. Маленькая теплая ручка сжала его пальцы в ответ. Она смотрела на Никиту с любовью и сожалением:
— Какая дикость все-таки процветает в России. Рабство только у нас в России. Вся цивилизованная Европа давно уже свободна! Я пообещала Адилю свободу. Ему я её могу дать, ведь его купила я, а тебе не могу, потому что ты приписан к Зеленому хутору, ты часть имения. А я бы предпочла, чтобы ты был частью меня.
— Даже когда я буду свободным, я все равно буду в вечном рабстве, — Никита улыбнулся, чертики заплясали в его серых глазах, — я ведь тебя люблю, а значит, никогда не буду свободен.
— Ах так! Даша делано надулась, — Значит, любовь для тебя рабство!
— Твоим рабом я готов быть вечно!
Уже затемно коляска Домбровских подъехала к поместью. Марфа выбежала их встречать.
— Беда у нас, барышня!
— Что случилось?
— Калиниха, повитуха наша, ну что травами лечит, за медуницей на поляну ходила, аккурат по той тропинке, где вы всегда гуляете, кто- то капкан там поставил, присыпал листьями, да такой, что она ногу в лохмотья повредила, криком кричит, помирает! Вон уж полдеревни около её избы собралось! Что делать, барышня!
— За Федяевым послали?
— Да бог с вами, барышня! Нечто бар беспокоить будем. Думали, — сами справимся, а она вон — богу душу отдает!
Даша спрыгнула с коляски, обернувшись, приказала:
— Порфирий, прости друг, но придется тебе за Петром Николаевичем поехать, а мы с Никитой пойдем, посмотрим, что там за капкан. Марфа, людей размести. Это — Адиль, наш новый конюх, покажи ему его хозяйство. А это — она указала на Наталью, — Вместо Ульки.
Они с Никитой кинулись по проулку к крайней избе, вокруг которой толпились люди. Народ, увидев подбежавшую хозяйку и Никиту, расступился, дав им пройти к двери. Низенькая изба Калинихи была вся напрочь завешана связками пахучих трав, всевозможные мешочки, коробочки и глиняные горшочки со снадобьями заполняли длинные деревянные полки, тянувшиеся по стенам избы. В красном углу был целый иконостас, около восьми десятков икон разного размера, Христа, Троицы, Святых угодников и более всего изображений Богородицы с младенцем Христом. Запах ладана, и пряных трав кружил голову. Калиниха лежала на лавке и кричала от боли. Подле неё толкались бабы и советовали всякую ерунду наперебой.