Крепостной Пушкина
Шрифт:
Господа держались потвёрже, пусть вид их и оставлял желать лучшего. У Пушкина кровь прилила к голове так, что он словно почернел, а храбрый ротмистр стиснул зубы столь сильно, что, приди ему вдруг потребность произнести что-либо, хоть ругательство, не смог бы сразу разжать их.
Остальным, то есть Степановым подручным, было проще, они держались поодаль, успокаивая волнующихся от тяжкого запаха крови коней.
— Твари, — наконец выговорил Степан. — Законченные.
Все трое — господа и мужик — пребывали в том счастливом возрасте, когда человек одновременно считает себя как умудрённым знанием и опытом, так и радуется
Устраивать погоню за исчезнувшей семьёй Калашниковых не пришлось, она и сама оказалась куда ближе ожидаемого, найдя свой конец менее чем в двух верстах от Болдина. Шестнадцать мёртвых обнажённых тел со связанными руками были живописно, если уместно применить это слово, разложены в форме круга, по старшинству — от младшей девочки, лет трёх-четырёх, до Аграфены, старой жены Михайлы, так что ножки девочки касались седых волос женщины. В центре круга находилось тело самого Калашникова, распятое в виде морской звезды, привязанное за конечности к вбитым колышкам. У него было вынуто сердце. Живность, то есть кони, пара коров, которых беглецы взяли с собой, собаки, несколько кур и гусей, а также старый кот — всё было мертво и навалено кучей между телег со скарбом.
— Вот вам и беглецы, кузен, вот вам и разбойники, — Безобразов прервал, наконец, молчание. — И ничего не взято. Такие вот разбойники.
Действительно, вещи находились в куда большем порядке, чем люди. Телеги так и были полны уложенными и частично привязанными к ним вещами, даже одежда покойников не носила следов ущерба, а аккуратно лежала сложенной стопкой.
— Кровь выпустили, — продолжал ротмистр голосом, лишённым эмоций, — земля ей пропитана. У всех глубокие порезы на руках. Медленно убивали. Сколько же их было? О, вот даже как.
Пётр подошёл к трупам животных, сдерживая желание зажать нос рукой.
— Да, их тоже зарезали. И коней, и коров, и даже собак. А псы немалые.
Пушкина мутило, но он держался. Чувствуя себя на грани самообладания, поэт обогнул покойников, подошёл к повозкам и тупо уставился на них.
— А здесь корреспонденция для вас, Александр Сергеевич, — вновь раздался голос Безобразова, — и ставлю свою трубку против бирюльки, это стоит прочесть.
Пушкин обернулся — к нему шёл Пётр, протягивая какое-то письмо.
— Где вы его взяли?
— Да вон, приколото было к деревцу. Видите — дырка в углу. Ножик странный, узкий, — показал он небольшой, похожий на стилет клинок, — печать замысловатая.
Александр взял письмо в руки. Печать и правда была странной. Оттиск на сургуче изображал паука в короне. Он сломал печать, развернул бумагу и принялся читать.
«Дорогой брат. Человек, пишущий вам эти строки, верит в то, что вы живы и прочтёте их. Я верю в вас и вашу удачу. По воле высших сил и во имя разума я вынужден делать то, что должно, а именно — решить проблему с вами, милостивый государь. Проблему, возникшую из-за вас, если быть более точным. Не могу вам назваться именем, даже тем, что используется в свете, замечу лишь, что мы лично представлены, но поверьте — будь иначе, я не испытывал бы к вам меньшее уважение. Глубочайшее уважение. Именно оно направляет сейчас мою руку и заставляет писать вам, брат.
Я хочу спасти вас. Не все Люди способны оценить вас подобно
Одновременно с этим мало кто способен достаточно оценить всю ту огромную степень опасности, представляемую вами, но — и в этом заключена ирония — как раз понимание вашего уровня и привело меня к безоговорочному признанию вас личностью равной нам.
Должно быть, вам уже приходила в голову мысль, что происходящее (повторюсь, я совершенно убеждён, что вы живы и судьба не позволит вам сгинуть столь бесславно) каким-то образом может быть связано с вашим негласным занятием, — и здесь вы правы. Частично.
Действительно, ваш Дар, ваши уникальные способности, ваш талант — доставили некоторые затруднения мне и коллегам, отчего и было указано решить вашу проблему сколь возможно быстрее, пока вы не зашли чрезмерно далеко. Но принимающие решения — сами, безусловно, величайшие умы эпохи — находятся от вас дальше, чем если бы могли разглядеть в вас то, что вижу я.
А я вижу гения. Шедевр творения. Человека, способного изменять, корректировать реальность, а значит — влиять на будущее.
Не раз и не два поднимал я вопрос, указывал на то, что в диких землях появился человек невероятной силы, тот, который Может. От меня отмахивались, принимая тревогу за избыток рвения быть полезным человечеству, и что же? Кто оказался прав?
Даже сейчас, когда вы заставили прислушаться к моим словам, когда вы нанесли ряд серьёзных ударов, когда совершенно испортили ряд планов, работающих на востоке, когда в вас признали проблему, достойную решения, — они видят не то, что должно.
Литературный Дар ваш до сих пор не оценён в его пугающей полноте. И вновь, как и ранее, я остаюсь непонятым братьями. Они увидели вас, увидели ясно, но что же именно? Лишь то, что вы способнее прочих в деле, которым занимаетесь в своей негласной части службы. Толковую часть механизма. Досадную случайность. Погрешность. Но разве проблема в этом? Я обращал внимание на более важное, на главное, на то, что в вас есть частица Творца, на то, что любая из ваших детских песен (вы называете их «сказки») несёт в себе заряд неизмеримо большей опасности. Что вы создаёте обречённым язык уровня, ими не заслуженного, даёте немым возможность обрести речь. Что вы обгоняете время и делаете то, что могло бы появиться лишь спустя век, не ранее. Что ваше Слово — оружие, с которым, если не принять мер срочных, придётся сражаться нашим потомкам. Что вы способны дать разум даже пучине морской. Что подобное не может остаться без последствий и последователей, которые размножатся подобно головам гидры.
К счастью или нет — вы не философ, иначе вас уничтожили бы немедленно, прояви вы и на этом поприще такие способности.
Мне поручили решить проблему — и я её, безусловно, решу. Во имя будущего, во имя людей, во имя всего нашего вида, во имя разума. Я спасу вас. Человек, вам подобный, не должен растратить Дар против воли Творца, но вы не ведаете его воли — в том ваше счастье и гибельность. Я же вижу свой долг в том, чтобы помочь вам открыть глаза. И когда вы узрите этот мир с ясностью, мы, возможно, даже станем друзьями. Я верю в то, что однажды вы поблагодарите меня и это станет моей наивысшей наградой.