Крещатик № 91 (2021)
Шрифт:
Нынешняя моя жизнь в Южном городе особенна тем, что я стал много читать, и привлекают меня не большие и толстые романы, а рассказы или стихи. Я всегда думал, что преимущество Москвы в том, что по пути домой в метро ты можешь погрузиться в чтение, но почему-то в столице это не уходило дальше фейсбука. Все остальное, что попадало мне в руки, обычно складировалось в виде книжных башен, откуда я иногда нехотя доставал ту или иную подаренную мне пыльную книгу. Здесь же, когда свободные вечера удлинились в три раза, а телевизионных каналов ввиду
Читаю одновременно несколько книг. Вот сейчас это Хармс, Ходасевич и Одоевцева. Получается какая-то ерунда. На берегах Невы, ногу на ногу заложив, Велимир сидит, а вокруг как будто музыка.
Сегодня у меня очень тяжелый день. Мне все время стыдно и страшно. Я ушел на работу и не покормил кота Васю. Я вышел, как обычно, в 7 утра на крыльцо покурить, но его не было на месте. Обычно Бася всегда приходит в 7, и я ему сыплю фрискас и меняю воду. Сегодня его не было. Я оглядел двор. Выкурил сигарету, затушил бычок и бросил его в пепельницу. Еще раз оглядел двор. Баси нигде не было. Я мог бы просто насыпать корм в пустую миску, но почему-то сказал: «Черт с тобой», – и пошел в дом (важно! когда человек сыпет корм в миску, кот должен тереться о ноги). Оделся, закрыл дверь, закрыл калитку, и тут Бася откуда-то вынырнул. Я долго смотрел на кота. С одной стороны, я понимал, что покормить его надо, а с другой стороны, открывать калитку, дом и расшнуровывать ботинки мне не хотелось. В конце концов плюнул на все и пошел на работу. Типа, надо проучить кота, пусть мол, приходит в 7, а не в 7-20. В итоге проучил себя. Весь день стыдно и тяжело на сердце.
Пришел вечером, покормил. За это утром Кот Бася, мелкий, жалкий и плюгавенький, пока я курил, притащил мне серого мертвого голубя.
Сижу, смотрю на Басю и мертвого голубя и спрашиваю:
– Ты зачем мне мертвого голубя притащил?
Молчит.
– Мне что теперь с ним делать? – спрашиваю.
Молчит.
– Вон, – говорю, – всё крыльцо забрызгал.
Молчит, под ногами крутится.
– Ты что, теперь, фрискас не будешь?
Бася удивился и сказал:
– Мяу.
Вот и понимай его.
У меня сосед, автослесарь, Теодор Рузвельтович, огромный двухметровый мужик.
И вот сижу я вчера на крыльце, курю галуас, читаю Лосева «От Гомера до Прокла», погода в Южном городе плюс 15 градусов, кот Бася лежит за калиткой, никого не трогает, лижет себе хвост, кот Помпей сидит на подоконнике и жмурится на солнце.
И вот, значит, сижу я курю, читаю, и тут выходит на крыльцо Теодор Рузвельтович и спокойным таким тихим голосом, поглядывая на Басю и Помпея,
– Вы, Вячеслав Анатольевич, хоть и хороший человек, но ваши коты справляют малую и большую нужду на моем огороде.
Я окинул взором пустой огород Теодора Рузвельтовича. Это было просто полотно вспаханной земли. Нет, летом там растут помидоры, дыни, виноград, кабачки, но в декабре кошки никак не могли помешать Теодору Рузвельтовичу, тем более, я всегда считал, что естественные удобрения очень полезны растениям.
– Уважаемый Теодор Рузвельтович, – ответил я, – во-первых, это коты не мои, а общие, а во-вторых, причем здесь я.
– Ну это вы же их подкармливаете, – Теодор Рузвельтович насупился и с высоты двухметрового роста недобро посмотрел на меня.
– А как прикажете им жить, – воскликнул я, – они хотят есть!
Коты Помпей и Бася подняли головы и кивнули мне.
– Не могли бы вы кормить их возле помойки, а не у крыльца, их выделения дурно влияют на моё обширное семейство, – и ушел в дом, громыхнув входной дверью.
Я захлопнул Лосева, посмотрел на котов Помпея и Басю и загрустил.
Кормить у помойки мне их не хотелось, но ссора с двухметровым автослесарем Теодором Рузвельтовичем не входила в мои планы.
Пошел спать. Буду думать. Может, в дом их взять.
Соседка Надежда постоянно метет двор. Я часто вижу, как она машет метлой, собирает опавшие листья, курит на лавочке. Зачем-то стал жаловаться ей на газовый котел, что барахлит, то есть тепло, то нет и вода горячая пропадает.
– Вот, – говорю, – мороз ударит, и я замерзну и умру.
– Какой мороз? – спросила Надежда.
– Сильный, – говорю, – зима скоро.
– Это и есть зима, – печально ответила соседка Надежда.
Я осмотрел двор. Половина деревьев стояла зеленая, часть без листьев, часть желтая. Термометр утром показывал +7°, а днем +18°.
– Это и есть зима? – переспросил я.
– Да, в Южном городе – это зима, – Надежда потеплее запахнула пуховик, дул несильный, но прохладный ветерок, Надежда зябла.
– А снег? – спросил я.
– Что такое снег? – удивилась Надежда.
– Белый, холодный, как пиво.
– Снега нет, я слышала, что он бывает, но его нет.
– А Дед Мороз, Снегурка, ели, шарики.
– К чему вам шарики.
– Ну надо, должно.
– В Южном городе никто никому не должен, – улыбнулась Надежда, – а котел вам починят, да и не нужен он, так, баловство.
– А горячая вода?
– Починят, – Надежда грустно пошла к своей квартире, а я смотрел ей вослед. Фигурка у нее была худенькая и печальная.
В Южном городе наступила зима. Ну как зима, календарная, но мне все равно грустно и одиноко.
Пишу ей в Москву:
– Прилетай.
– Не могу, – отвечает она.
– Мне грустно, – пишу.
– Еду в Питер, – отвечает она, – мороз, снег, сосули, поребрики.
Я представил Питер. Весь набор штампов: Эрмитаж, Петергоф, Павловский дворец, Невский, Литейный, здание биржи, львов, Гатчину, Адмиралтейство. На большее моей фантазии не хватило. Стало еще грустнее.
– Мне стало еще грустнее, – пишу.
– Грусть – лирическое чувство, полезное для человека, – отвечает она, – купи ставриды и тараньки.