Крещатик № 91 (2021)
Шрифт:
– Видите, Вячеслав Анатольевич, вы сами понимаете, что разговор о любви бессмыслен.
– Бессмыслен к чему?
– Ко всему. Любите хамсу, птичек любите, в общем, любите всё, что подвернется под руку.
В брошенный город караимов меня Надежда заманила обманом. Ну то есть, если бы я знал, как долго и мучительно до него добираться, то из-за своего 120-килограммового веса, ни за что бы не согласился. Мы ехали с ней сначала в рейсовом автобусе, а потом вышли в каком-то странном городке, тянувшемся нитью между двух горных хребтов. Было пустынно и жарко. Обветшалые обшарпанные домишки перемежались салунами, отелями и забегаловками.
Надежда шла споро и радостно, находя для своего фотоаппарата какую-то фактуру, я же тащился сзади, морщась от накатывающего на меня раздражения. Дорога тянулась в гору, и видя мое раздражение, Надежда говорила, что осталось пройти всего сто метров, а там начнется ровное плато и можно будет передохнуть.
Мы уже прошли рестораны с восточной кухней, миновали православный монастырь, вырубленный в скале, прошли источник сладкой и целебной воды, тисовую рощу, но дорога все равно продолжала круто уходить в горы, и мне стало казаться, что Надежда просто разыгрывает меня или хочет совершить надо мной какое-нибудь злодеяние, хотя никогда ни в чем таком замечена не была, даже наоборот, всегда была готова прийти мне на помощь по первому зову.
А потом закончился асфальт и началась тропа, вымощенная неровными и отполированными временем булыжниками, по которым приходилось прыгать антилопой, мой дух упал окончательно, и я даже почувствовал в душе ростки ненависти ко всему окружающему. Иногда мы делали остановки и жадно пили из пластиковой бутылки безвкусную нагревшуюся воду.
Наконец где-то вдалеке, высоко показались крепостные стены. Над желтым рядом торчали хозяйственные постройки.
Подъем окончательно принял вертикальное положение, и я, взмолившись за сто метров до входа в крепость, повалился на желтую пожухлую южную траву.
– А знаешь, – сказала Надежда, – у них там не было воды.
– Не понял?
– Осликами возили.
Я представил бедного маленького ослика. Как он полный веры в долгую и счастливую жизнь каждое утро, понукаемый караимом-торговцем спускается в долину к источнику, набирает в меха воды, а потом, выпучив глаза и высунув язык, тащит эту нужную воду в горную крепость.
Мне стало жаль ослика.
– Мне жаль осликов, – сказал я.
Надежда засмеялась, спортивно подняла рюкзак с водой и весело и бодро полезла ко входу в крепость-музей.
– Ты лучше себя пожалей, – крикнула она мне через плечо.
Я смотрел Надежде в спину и думал: «Вот пройду я эти 150 метров с уклоном в 70 градусов, вот дойду до лестницы, вот суну голову в окошечко кассы, а мне оттуда миловидная шокающая девочка – вход 5000 рублей. Ого, подумаю я. 5000 рублей. Да у меня нет таких денег, это невозможно, я лез полдня на гору, а тут вход 5000 рублей, это невозможно, это ужас, это смерть и полная потеря естества».
Пока я так размышлял, я добрался до входа в Чуфут-Кале. К счастью, вход был почти бесплатен.
Если честно, то Чуфут-Кале напомнил мне израильскую крепость Моссаду, такую же гордую, высокую и трагическую. Ее защитники зарезали себя, не желая попасть в плен к римлянам. Жители Чуфут-Кале просто покинули крепость в 19 веке.
Там были мавзолей, молельный дом, пещеры. Караимы выдолбили глубокие пещеры, Надежда сказала, что в принципе, долбить известняк несложно. Достаточно добиться резкого перепада температуры – развести костер и залить водой.
Но самое главное не в этом. Самое главное вид вокруг. Ты стоишь на
«Место силы, – подумал я, – место силы», – хотя никогда в эту ерунду не верил.
Потом мы спускались. Хотели успеть до темноты. Зашли на караимское кладбище. Надгробия и надписи на диалекте иврита. 800 лет истории покинутого города.
Моя странная особенность состоит в том, что я не люблю собак. Возможно, это связано с тем, что в детстве меня покусал дедовский кобель Мухтар. Хотя я сам виноват. Мы приезжали к деду каждые два года, и в тот год Мухтар был трехмесячным щенком. Я шестилетний гонял его зачем-то ивовой хворостиной по всему двору. Он бедный не знал, куда от меня спрятаться. Дед и бабка были в заботах, все-таки двадцать соток огорода и сад, и машина, и мотоцикл, а мне казалось, что боль не имеет никакого значения. Дети вообще не понимают боли. Но Мухтар оказался с хорошей памятью. Когда через два года я к нему приехал снова и мы остались один на один (родители сидели в доме, а дед и бабка копались на огороде), он меня цапнул от всей души. Его, конечно, потом выставили из дома, отправили, кажется, в милицейскую часть, но факт остается фактом.
Сегодня я заметил, как мой сосед автослесарь Теодор Рузвельтович что-то вынес во двор и положил почти к моему крыльцу. Я наклонился, это были куриные объедки.
– Теодор Рузвельтович, – спросил я, – что это такое?
Он немного опешил, побледнел, потом как-то смутился и произнес:
– Щенку это, Багратиону.
– Какому Багратиону.
– Ну Вадикову.
– О Теодор Рузвельтович, – воскликнул я, – похоже, вы считаете, что щенок Багратион не будет гадить на ваш огород?
– Мир дуален, – ответил автослесарь, – если я не люблю кошек и считаю, что они гадят, это еще не значит, что я не люблю собак и не отношусь спокойно к тому, что они гадят на мой огород.
Я закурил, задумался. Пошел спать.
По субботам я хожу в книжный магазин Игнатия и копаюсь во вновь поступивших книгах. Иногда мне кажется, что, беря с полки очередной том, я чувствую тепло людей, которые до этого владели этими книгами. Они ушли, эти люди, их нет, ушла их культура, их убеждения, их тела распались на мелкие атомы, их души, возможно, живы, а может, и нет, а судьба привела их к какому-нибудь тупику, потому что если не нужны их книги, их кумиры, их поэты их философы, их знания, их опыт, то значит, и их жизнь прошла зря. Сегодня среди полок я вижу Лиду. Она сжимает в руках томик Цветаевой. Глупая, глупая Лида, зачем ей Адам, но Адам стоит рядом, он любит Лиду и Адаму двадцать лет, и Лиде двадцать лет, они поженятся, у них будут дети, и внуки, и правнуки, и Лида не понимает, что если я уеду в Москву, то никто в Южном городе не поговорит с ней о Пятигорском, Бердяеве и Розанове. Я смотрю на Лиду, и мне, кажется, что если бы я имел силы, или мужество, или просто любовь к Лиде, то подошел бы к Лиде, обнял ее и увез куда-нибудь, но я лечу в Москву.
Я стою в очереди на посадку в самолет. Зачем я встал в очередь на посадку в 14–40, хотя на посадочном талоне стоит время посадки 15–15, я не знаю. Все встали, и я встал. Сейчас мне хочется сесть, но жалко. Вдруг уйдет очередь, пока я буду сидеть. Но я все-таки сел. К черту очередь. За мной села и рыжая девушка. Говорит, если бы я не сел, то она бы продолжала стоять. У нее жёлтые глаза, кудряшки и красные загорелые руки. Мы вместе летим в Москву. Девушка держит в руках журнал «Колыбель автотранспорта». Представил ее за рулем «Майбаха».